Речь пойдет о Дональде Р. Гриффине — первооткрывателе «сонара» летучих мышей. Во многих отношениях он — ученый старого образца. Около 50 лет назад, будучи еше студентом Гарвардского университета, Гриффин сделал открытие, что летучие мыши ориентируются вокружаюшей среде, «бомбардируя» ее своими криками и улавливая отраженное эхо. В бытность профессором Корнеллского университета, а затем Гарвардского, в котором со временем принял руководство кафедрой биологии, он стал одним из ведуших специалистов мира в области изучения навигационных способностей летучих мышей и птиц. В 1965 г., оставив Гарвард, Гриффин основал этологический центр в РокФеллеровском университете в Нью-Йорке, где он сейчас почетный профессор. Он написал четыре статьи для «Scientific American».

В последние же 15 лет Гриффин совершенно отошел от традиционных взглядов. В своих статьях, докладах и двух книгах он бросил вызов тем биологам — приверженцам бихевиоризма и когнитивной психологии, которые считают животных не более чем не разумными автоматами, механически отвечаюшими на побудительные стимулы генома и внешней среды. Гриффин настаивает на том, что восприятие мира животными — от шимпанзе до пчелы — в целом не отличается от человеческого восприятия. Более того, по его мнению, если хорошенько присмотреться, можно обнаружить у животных элементы сознательности.

В свои 73 года Гриффин внешне чем-то похож на хищную птицу: длинное, худое лицо, венчаемое серебряным ежиком волос, выдающийся нос и глубоко посаженные глаза. Во время интервью в своем кабинете в Рокфеллеровском университете он азартно набрасывается на самые «скользкие» вопросы. Когда его попросили дать определение сознания, Гриффин стал говорить о неоднозначности ответных реакций, о том, что «здесь следует рассматривать способность помнить прошлое и составлять план действий на будущее, а также иметь намерение». Он считает, что несмотря на утверждения некоторых философов, можно иметь сознание, но не осознавать свое «я» как нечто обособленное. Он пытается провести границы между сознанием, познанием и интеллектом, и, наконец, отступая, говорит: «Я стараюсь не забираться в семантическую чашу».

По всей видимости, лучше всего Гриффин себя чувствует , когда просто описывает всякие удивительные действия животных, которые, по его мнению, плохо описываются общепринятой парадигмой стимул-ответ. Это поведение, явно имеющее намерение: шимпанзе ищет палку и затем извлекает ею термитов из термитника; зуек притворяется, что у него подбито крыло, чтобы увести хищника от своих птенцов; медоносная пчела своими движениями сообщает другим особям, где находится поле с цветами. «Мы не привыкли рассматривать насекомых как обладаюших сознанием, — замечает Гриффин,но коль скоро вы примете это предположение, я могу привести много фактов в его поддержку.

Гриффин с готовностью допускает, что именно прошлые заслуги дают ему индульгенцию в его нынешнем иконоборчестве. «Утверждать такое 30лет назад было бы, выражаясь биологическими терминами, не адаптивно,— говорит он,— но сейчас мне не о чем беспокоиться. Действительно, полвека назад многие ученые весьма недоверчиво относились к идее о том, что летучие мыши ориентируются путем эхолокации (с помощью сонара). Когда на научной конференции в 1940 г. Гриффин и его сотрудник Р. Галамбос рассказали о своем открытии, один известный биолог воскликнул: «Но ведь не можете же вы и в самом деле так думать!

Детство Гриффина прошло в тесном общении с природой Скарсдейла, шт. Нью-Йорк, а затем Барнстабла, шт. Массачусетс. Очарованный животным миром, он изучал его в меру своих возможностей: ловил оленьих хомячков и скунсов, выписывал специальные журналы по биологии млекопитающих, охоте и рыболовству. Излюбленным объектом его исследований всегда были летучие мыши. Юношей он облазил пещеры и заброшенные старые здания Массачусетса, в поисках бурых кожанов, которых он метил с целью выяснить их миграционные пути. Некоторые из помеченных им особей обнаруживались более 20 лет спустя, благодаря чему были получены первые доказательства относительно высокой продолжительности жизни летучих мышей.

Занимаясь кольцеванием, Гриффин заинтересовался, каким образом летучие мыши ориентируются в глубокой темноте пещер. В 1934 г. он поступил в Гарвардский университет и там узнал, что, как предполагают некоторые биологи, эти животные для ориентирования, возможно, испускают ультразвуковые «крики, частота которых выше верхней границы слуха человека. К тому же, он познакомился с профессором физики Жоржем У. Пирсом, у которого был прибор, позволяющий обнаруживать ультразвуки. «Это оказалось очень удачным стечением обстоятельств», — вспоминает Гриффин.

В экспериментах, осуществленных совместно сначала с Пирсом, а позже с Галамбосом (однокашником Гриффина), было установлено, что летучие мыши в полете действительно испускают отрывистый ультразвуковой «писк. Если уши заклеены или если ультразвуковой шум маскирует эхо, животные теряют ориентировку. В дальнейших исследованиях Гриффин показал, что некоторые виды летучих мышей способны обнаруживать объекты диаметром менее миллиметра и что эхолокация используется не только для избегания препятствий, но и для охоты на насекомых. Когда бурый кожан ловит мотылька, темп его «писка по мере приближения к добыче возрастает, отмечает Гриффин, от «стрекотания лодочного мотора на холостом ходу до жужжания двигателя модели аэроплана.

Огромный интерес вызывает у Гриффина и способность птиц к навигации и ориентации относительно Земли. В 1941 г. он научился управлять аэропланом, приобрел подходящий аппарат и с его помощью стал изучать хоминг (способность находить дом) у чаек. Позже для слежения за миграциями птиц применялся радар. Основываясь на собственных данных и результатах экспериментов других исследователей, Гриффин пришел к выводу, что для навигации птицы используют ориентиры на поверхности Земли, а возможно, также солнце и звезды. Но он скептически относится к недавно возникшим гипотезам об ориентации птиц по магнитному полю Земли. Этот вопрос остается, как он выражается, «неразгрызенным орешком».

Гриффин не пытался раскусить «орешек» вопроса о сознательном поведении животных до 1974 г., когда его посетил в Рокфеллеровском университете Томас Нейгел. Нейгел писал статью, которая называлась «Как это — быть летучей мышью? В ней обсуждалось, может ли человек познать субъективный опыт других видов живых существ. Хотя автор пришел к негативному выводу, Гриффин продолжал размышлять на эту тему.

Он начал с вопроса, почему большинство ученых (и он сам в том числе) избегают дискуссий об «умственной жизни животных как якобы ненаучных. Некоторые из традиционных возражений оказалось легко отклонить, к примеру, такое, что приписывание животным «умственной» жизни неизбежно отдает антропоморфизмом. «Такие рассуждения сами нуждаются в доказательстве,— говорит Гриффин.— Ваши доводы, что животные не способны думать, основываются лишь на заявлении, что думать свойственно только человеку».

Основной принцип науки — все подвергать проверке — ставит здесь еще более сложную проблему. Гриффину приходится согласиться с Нейгелом в том, что в абсолютном смысле невозможно ни доказать, ни опровергнуть наличие сознательной деятельности у животных. Однако полная капитуляция перед этим представляется Гриффину формой солипсизма — «видовым солипсизмом. Если люди могут узнать мысли друг друга посредством языка, рассуждает он, почему не могут ученые узнать, что думают животные, изучая, к примеру, как они обшаются между собой? «Мы столкнулись с ситуацией, в которой можно лишь оценивать вероятности,— объясняет он,— но в этом для науки нет ничего необычного. Мы вовсю рассуждаем о первых секундах существования Вселенной, не имея возможности при этом присутствовать и ставить аккуратные эксперименты».

Свои взгляды Гриффин изложил в двух книгах: «К вопросу о сознании у животных», и «Мышление у животных». Ученые приняли его взгляды по-разному. «Меня обвиняли в том, что я перевел часы на столетие назад, вернувшись к идеям Романеса (английский биолог XIX в., сделавший вывод о развитых мыслительных процессах у животных на основании их поведения), но, по моему мнению, мы передвинули стрелки вперед в ХХI в. и избежали бихевиоризма. Бихевиоризм отвергает субъективный опыт как несостоятельный, но противоположная концепция — когнитивная психология — также оставляет Гриффина равнодушным. Хотя ее приверженцы упрочили репутацию таких психических функций, как память, восприятие и научение в качестве корректных объектов научного изучения, Гриффин отмечает, что они больше связаны с обработкой информации, чем с субъективным опытом.

Для тех, кто подозревает Гриффина в романтических и даже мистических представлениях о природе, он подчеркивает, что принадлежит к агностикам. По его мнению, «естественный отбор вполне адекватно объясняет природу. Он также не вегетарианец и не проповедник зашиты прав животных. «Я полагаю, страдания животных должны быть сведены к минимуму,— говорит он,— но, когда встает серьезный выбор между выгодой для человека и выгодой для животных, боюсь, что нам следует рассматривать собственный вид как более важный. У него даже нет ни собаки, ни других домашних любимцев. «Мы с женой слишком много путешествуем.

Хотя Гриффин три года назад ушел с официальной должности в Рокфеллеровском университете, он продолжает работать. С группой сотрудников Принстонского университета он изучает акустическую коммуникацию у медоносных пчел, ведя наблюдения в местности около своего дома, бродит по Нью-Джерсийским розовым пустошам и Адирондакским горам в поисках ключика к мыслительной деятельности другого своего излюбленного животного — бобра.

Он также ищет новые примеры изобретательности животных, для того чтобы привести их в своей следующей книге о сознании животных. Один такой пример он извлек из научной литературы: африканская птица медоуказчик использует человека, чтобы получить любимое лакомство — пчелиные соты. Особыми криками и движениями в воздухе птица привлекает внимание потенциального помощника и приводит его к улью, который может находиться на расстоянии более километра. Медоуказчику нужно, чтобы человек достал мед и оставил столько, чтобы птица наелась досыта. Гриффин рассматривает это как форму целенаправленного поведения.