После смерти Клеомена Спарта сочла полезным свернуть с указанного им пути и смягчить впечатление его деспотического образа действий примирительными мероприятиями. Открыто признана была несправедливость обиды, нанесенной эгинцам; спартанский царь Леотихид был выдан им как пособник Клеомена. Эгинцы послали его в Афины, надеясь при его посредничестве добиться выдачи заложников, но афиняне сочли, что им неудобно будет пойти на эту сделку и добровольно выпустить из рук редкую выгоду, случайно выпавшую на их долю: до той поры, пока эгинские заложники, бывшие в то же время у себя руководителями мидийской партии, находились в их власти, эгинцы должны были чувствовать себя стесненными в своих политических начинаниях и слишком бессильными, для того чтобы помогать врагам Афин так открыто и с такой выдержкой, как они этого ожидали.
Тем временем в олимп. 72, 2 (491 г.) закончилось вооружение персов, которое велось ими с большой энергией. 600 триер было собрано у берегов Киликии, и большие транспортные суда были наготове, чтобы принять на борт коней и всадников. Артаферн, сын сардского наместника, и мидянин Датис, собравшие вместе, первый в Малой Азии, второй же в более центральных областях, значительные массы воинов, получили совместно главное начальство над войском. Датис, впрочем, был и старше, и важнее по своему положению. Получив в Сузах последние инструкции от царя, поставившего им главнейшей задачей наказание Эретрии и Афин за участие их в ионийском восстании, подчинение непокорных островных государств и водворение Писистратидов в прежней власти, военачальники отплыли весной олимп. 72, 2 (490 г.). Что касается общего числа войск, посаженных ими на суда, то наименьшей указываемой цифрой является 100 тыс. пехотинцев и 10 тыс. всадников. Корабельщики и матросы также могли быть употреблены в дело в виде легковооруженного отряда. Флот отплыл из Исского залива на запад и затем поднялся вдоль берегов Карии и Ионии, как будто обнаруживая намерение направиться к Геллеспонту. Поравнявшись с Самосом, он поворачивает вдруг к Наксосу, первой жертве задуманной мести. Персов раздражило то, что отважные островитяне не спешили выражать покорность и не старались избавить себя тем от бедствий войны. Город со всеми его святилищами был сожжен дотла, и те жители, которые не успели укрыться в горах, были взяты в рабство. Когда отсюда были отправлены в Сузы вести о первой победе, флот двинулся дальше и стал на якорь на делосском рейде. Но здесь уже он не выступал в качестве вооруженной вражеской силы; напротив, местным божествам было воздано великое чествование посредством великолепных жертвоприношений. На этом примере весь свет должен был узнать, что царь персов не имеет цели обесславить эллинские национальные божества; он хочет, чтобы старые празднества, сближавшие ранее оба берега, были восстановлены в новом блеске. Этими двумя проявлениями строгости и человечности персы ознаменовали свое появление среди Киклад; в то же время они взяли с собой со всех окрестных островов суда с экипажем, заложников и провиант. Затем они направились в сторону Эвбеи, к двурогой вершине Оха. Персы решили силой завладеть Каристом, лежавшим у самого подножия и имевшим отличную гавань, закрытую скалистыми рифами; владея этим местом, флот, не опасаясь нападения стыла, мог потом войти в Эврип и приблизиться к главной цели своего плавания.
Эретрия и Афины были связаны между собой оборонительным и наступательным союзом. Эретрийцы отдали свои сокровища на хранение афинянам, и аттические граждане, жившие в Халкиде, объединились с гражданами Эретрии. Но, когда в прибрежной равнине показались мощные персидские отряды, пришлось убедиться в невозможности всякого отпора в открытом поле. Аттические союзники удалились, местные же граждане укрылись за крепкими стенами. В продолжение шести дней длилась неудачная осада, и массы трупов окружали неустрашимый город, как вдруг открылся более легкий способ овладеть им. Персы нашли себе друзей в кругу богатейших жителей. Изменники открыли им ворота; таким образом, и второй город из числа тех, которые поручили усмирить вождям флота, был вскоре превращен в развалины, и граждане его обращены в рабство. После этого можно ли было сомневаться, что то же удастся сделать и с третьим городом, расположенным так близко, на другом берегу?
Понятно, что персы стали искать ближайшую гавань, пригодную для высадки, и вовсе не имели охоты объезжать на своих судах, отягченных грузом, растянутый и обильный подводными камнями берег Аттического полуострова. На той стороне подъезд был удобнее и безопаснее, особенно для высадки конных отрядов; там персы снова могли найти богатые, нетронутые пажити, на которых могли пасти своих коней. Конечно, тут могло появиться и то соображение, что благоразумнее было выдвинуться прямо к Афинам, с тем чтобы первая же битва в начатом походе получила решающее значение; но никто тогда не предполагал даже возможности сражения в открытом поле, вдали от Афин; все думали, что афиняне будут боязливо выжидать и ограничатся обороной своих окопов; все сомнения рассеялись, когда Гиппий уверил персов, что противолежащая береговая равнина – лучшее во всей Аттике место для действия конницы. Отсюда, говорил он, войско может вдоль моря пройти удобными дорогами к самой столице и прямо очутится в земле диакрийцев, исстари приверженных к роду Писистратидов; здесь не будет недостатка ни в приливе воинов, ни во всевозможной поддержке армии, тогда как подвоз припасов из Эвбеи в Афины тем самым будет отрезан. Эти соображения оказались предпочтительнее других; персы покинули дымящиеся развалины Эретрии и через несколько часов спокойного плавания прибыли на ту сторону канала, где перед ними открывалась обширная, ярко зеленевшая Марафонская равнина, вскоре принявшая их в свою бухту.
С тех пор как Гиппий покинул Афины, конечно, и страна, и ее побережье остались те же, но тем временем сами Афины стали совершенно иным городом. В них уже не было более ни паралиев, ни диакрийцев вопреки ожиданиям Писистратида. За долгие годы борьбы за свободу и горячего отпора завистливым проискам соседей и город, и страна слились в одно целое, где единственным центром были афинские рынок и ратуша. В партиях, правда, и теперь не было недостатка, но сама мысль о государственной измене уже не дерзала громко высказываться; стремления лучших граждан сближались на основе благороднейшего патриотизма. Все сознавали прежде всего, чего не следует допускать,– все отвергали малейший шаг назад, попущение чужеземного ига, недостойную уступчивость; все были готовы к жертвам и напряженному труду, сознавая, что в данную минуту более, чем когда-либо, стал важен единодушный образ действий, и потому все были готовы отнестись с полным доверием к тем людям, которые уже доказали на деле, в сфере общественного служения, что достойны считаться лучшими людьми. К счастью для Афин, не было недостатка в таких гражданах, которые в минуту грозных опасностей действительно были достойны доверия общины.
