Эгинцы достигли верха своего могущества и благосостояния, когда в олимп. 65, 2 (519 г.) победили самосских пиратов и заняли Кидонию; отягченные добычей, возвратились они на родину из Критского моря. С тех пор они стали первой морской державой в Архипелаге. У них были свои торговые фактории и в Умбрии, и на Черном море; в Египте они поселились еще до времен Амасиса, и их судовладельцы, как, например, Сострат, слыли богатейшими оптовыми торговцами во всем греческом мире. Эгинцы не пренебрегали никаким видом наживы. Во всех странах можно было встретить уроженцев Эгины, разносивших для продажи металлическую утварь, глиняную посуду, мази и другие изделия, изготовлявшиеся у них на родине в больших мастерских. В военное время они обыкновенно следовали за войском, стараясь и тут обделывать свои дела и скупать у несведущих воинов драгоценную добычу. Основой их благосостояния послужила свобода их отношений с другими странами, поэтому их остров славился гостеприимством и был всегда открыт всем иностранцам. Это развитие ремесел, однако, вовсе не мешало и развитию в Эгине высших стремлений эллинского духа: на острове Эакидов процветала достойная ахейцев любовь к пению, гимнастика поддерживала в знатных родах ту прирожденную даровитость и великодушное настроение, которое воспел вдохновенный друг Эгины Пиндар в своих песнях. Нигде, кроме Эгины, литейщики металлов не умели с такой жизненной правдой воссоздавать образы победителей; до сих пор служат для нас достопамятным остатком эгинского зодчества развалины храма Афины, находящиеся на вершине гор, выдающихся в сторону Аттики; это, несомненно, тот самый храм, в котором эгинцы повесили добытые ими оконечности вражеских кораблей, возвращаясь из Критского моря после покорения самосцев. С этой поры они стали все смелее действовать в Сароническом заливе, и их отношения с Афинами становились все более натянутыми. Первые известные нам враждебные действия между ними относятся ко времени Писистрата; в эту пору дочь тирана была взята в плен эгинскими корсарами. Это не было проявлением вражды к семье тирана, но умышленная обида его городу, потому что развивавшееся в Фалере судостроение и установление морских сношений с Делосом, Наксосом и Сигионом возбуждали в эгинцах зависть. Поэтому, когда после низвержения тирана греческие государства распались на две партии, Эгина заключила с Фивами тесный союз, которому покровительствовали и Дельфы. Правившие в Эгине роды тем более имели основания ненавидеть аттическое народовластие, что и на самом их острове существовала демократическая партия под руководством Никодрома, тайно сносившаяся с Афинами и восстававшая против привилегий дворянства. Со стороны Фив Афины еще были защищены горами; несравненно труднее было обезопасить растянутую береговую линию от нападений островитян. Обеим сторонам еще недоставало, впрочем, средств для ускорения решительной развязки.

В таком состоянии взаимного раздражения, вечно настороже, находились среднегреческие государства в ту минуту, когда в Элладу прибыли послы царя Дария. Удивительно ли, что при данных условиях национальные интересы отступили на второй план перед частными расчетами враждебных государств. Эгина и Фивы искали помощи против Афин, с которыми заодно были Платеи и Коринф,– и вот теперь, без всякой просьбы, им предлагал свое содействие и союз злейший и могущественнейший враг афинян, тот самый царь, чьей помощи искали незадолго до этого сами афиняне; этот союзник предлагал величайшие выгоды, не требуя взамен никаких жертв. Финикийско-персидский флот в ту пору властвовал на море. Если бы эгинцы вздумали враждебно отнестись к персам, то их судам был бы отрезан путь в Малую Азию, к Понту, в Египет и Сирию, и переполненному населением острову угрожало бы падение его благосостояния, которое, несомненно, наступило бы даже раньше начала войны. Эти соображения повлияли на решение эгинцев, и, забыв свой культ панэллинского Зевса, забыв славные традиции далекой старины, когда герои из племени Эака, Теламон и Ахилл, были среди бойцов против варваров, и подвиги их были увековечены эгинскими художниками на фронтоне храма Афины, эгинцы решились воздать почести царю персов.

Как только афиняне узнали об этом решении, они поспешно отправили гонцов в Спарту, чтобы возвестить там о случившемся и предложить спартанцам принять сообща необходимые меры. Это был с их стороны весьма важный шаг.

С того времени, как Афины победоносно отразили вмешательство Спарты в их домашние дела и следовали во всех ионийских вопросах самостоятельной и свободной политике, в Греции стало существовать два крупных государства, чьи взаимоотношения не регулировались никаким договором, никаким законодательным постановлением. Теперь же Афины увидели необходимость сблизиться со Спартой и установить такую связь с ней, которая могла со временем приобрести национальное значение. Чтобы достигнуть цели, афиняне сделали несколько уступок. Они безусловно признали за Спартой значение столичного города, и, чтобы не выставить причиной заключения союза собственную безопасность, они освежили воспоминания о древнейшем братстве, соединявшем всех эллинов, и о вытекающих из него обязанностях.

Таким образом, Афины всенародно обвинили эгинцев в измене отечеству и потребовали у Спарты от имени всего эллинского народа немедленного наказания отщепенцев, чтобы предупредить дальнейший разлад. Поэтому это афинское посольство послужило исходным пунктом национального союза против персов и всех дружественных им эллинских общин.

В ту пору в Спарте еще был царем Клеомен, который, несмотря на все свои промахи и неудачи, все-таки пользовался большим личным влиянием, чем вообще кто-либо из Гераклидов. Для его честолюбия война с персами под начальством спартанского царя открывала блестящую будущность. Еще в ту пору, когда скифские послы приходили в Спарту искать помощи против Дария, он, пируя вместе с ними, придумывал самые смелые планы походов. Расширить владычество Спарты над всей Средней Грецией было издавна одним из самых страстных желаний этого человека, а тут афиняне сами начали искать сближения со Спартой. Не подлежит сомнению, что Клеомен всеми усилиями поддерживал миссию афинских послов. Его личное вмешательство облегчило им достижение их главнейшей цели – им удалось заставить Спарту принять в споре такое определенное положение, из которого она бы не могла впоследствии выйти. И в Спарте, и в Афинах посланцы персидского царя были убиты; эту суровую меру можно объяснить лишь в том случае, если предположить, что этих людей застали во время попытки подкупить граждан. Коль скоро подобное настроение стало господствующим, естественно было, что спартанцы сочувственно встретят жалобы афинян на Эгину; с какой решительностью ни восставали против рискованных замыслов Клеомена умеренные люди во главе с Демаратом, сыном Аристона, Клеомен, опиравшийся на сильную партию, сумел настоять на своем. Он только что покрыл себя снова военной славой в Аргосе; он благополучно противостоял нападкам, обрушившимся на него после этого похода, и теперь ему казалось, что унижение эгинцев, которые заведомо для всех лишь по принуждению выставили войско, когда речь шла о походе на Аргос, будет удачным завершением его воинственных подвигов.

Он сам отправился в Эгину, полагаясь на впечатление, которое должны были производить и его личность, и царский сан. Но эгинцы были достаточно прозорливы, чтобы не вступать с ним ни в какие отношения. Они подвергли сомнению его полномочия и, хорошо зная о разладе, царившем в Спарте, потребовали ввиду столь важного дела присутствия обоих царей. У Клеомена в ту пору не нашлось средств, чтоб довести дело до конца. Он возвратился на родину, твердо решив, однако, выполнить свой замысел во что бы то ни стало. Для этого первым условием было низвержение его соправителя. С этой целью Клеомен сблизился с Леотихидом, родственником и лютейшим врагом Демарата, и им удалось посеять сомнение в подлинности его царственных прав. Дельфийских жрецов Клеомен склонил на свою сторону щедрыми дарами; пифия признала Демарата самозваным сыном Аристона; он был низложен, и, несмотря на то что народ, всегда сочувствовавший ему, призвал его еще раз к общественному служению, этот тяжко оскорбленный правитель тайно покинул родной город и как беглец, преследуемый властями, скрылся через Элиду в Закинфе, откуда перебрался уже в Азию, во вражеский стан (олимп. 72, 1 или 2; 492-491 гг.). В Спарте же его престол занял Леотихид, глава младшей линии Проклидов.

Клеомен считал, что он уже достиг своей цели, так как новый его соправитель, естественно, был готов служить ему во всем. Торжествуя, возвратился он вместе с ним к эгинцам, объявив, что идет от имени главы Пелопоннесского союза наказать их за изменническое отпадение. Десять членов богатейших и сановитейших родов были взяты в качестве заложников, но не уведены в Спарту, а отданы под присмотр афинянам. Это был новый акт царского самоуправства, самая чувствительная месть, которую он мог нанести от своего лица эгинцам. Но лишь краткое время наслаждался он сознанием полученного удовлетворения; вскоре разоблачены были те средства, к которым он прибегнул ради своих эгоистических целей. Клеомен спасся бегством. Он направился в Фессалию, чтобы там возбудить междоусобия, в которых он искал удовлетворения своему честолюбию. Затем видим его в Аркадии. В Ароанские горы, где с крутой скалы струятся воды Стикса, к Нонакрису, священному месту союзных сходок, созывает он представителей окрестных общин, разъясняет им позорный характер их отношений к спартанцам и пытается собрать здесь для себя силу, с чьей помощью он мог бы отомстить своему родному городу. Эти его происки возбудили в Спарте великую тревогу, потому что после открытого разрыва с Персией для Спарты ничто не могло быть опаснее отпадения аркадских кантонов. Клеомена призывают назад, его встречают со всеми почестями,– но каким же человеком возвратился он! Он одичал вследствие своей бурной, непостоянной жизни, необузданные страсти и муки неудовлетворенного самолюбия надломили его натуру, на нем тяготели тяжкие преступления, разгул чувственности расстроил его нравственные и физические силы. Это состояние перешло, наконец, в исступленное помешательство. Спартанского царя пришлось связать и поручить присмотру его илотов; наконец, он лишил себя жизни среди ужасных страданий.

Так описывает Геродот падение этого замечательного человека, чья могучая натура выродилась в преступное себялюбие и неукротимую дикость. Никто не усомнился в подлинности рассказов о его смерти, и все увидали в ней божественную кару. Причиной ее афиняне сочли произведенное им во время аттического похода опустошение храмовой элевсинской территории, аргивяне искали эту причину в предписанном Клеоменом убийстве их земляков, укрывшихся под покровительство Геры, большинство же эллинов сочло тягчайшим его преступлением подкуп пифии и увидело в этом ближайший повод к той божественной каре, которая навела ужас на весь греческий мир.

Предыдущая | Оглавление | Следующая


Религия

Биология

Геология

Археология

История

Мифология

Психология

Астрономия

Разное