В последние дни тирании, как повествует Плутарх, в Афинах подросли вместе два мальчика, сыновья Лисимаха и Неокла; оба они своими многообещающими дарованиями рано обратили на себя общее внимание, усиливавшееся еще больше потому, что из года в год все стали замечать возраставшее различие между их характерами. Сына Лисимаха звали Аристид. Его отличали живое стремление к порядку и справедливости, тонко развитая совесть, глубоко нравственное отвращение ко всему противозаконному, прирожденная ненависть ко всякой неправде, ко всякому бесчестному поступку. Его возмужалость совпала с чудным расцветом аттической народной свободы; как друг Клисфена, он уже принимал деятельное участие в ее упрочении; никто так живо и глубоко не сознавал призвания Афин искусно сочетать свободное развитие духа с основами законного, облагораживающего порядка. Простой в своих привычках, прямодушный и открытый, он рано приобрел и общее доверие, и сильное влияние; в нем любили видеть образцовый тип молодого афинянина; все знали, что он ничего не желает лично для себя, но все готов отдать Афинам.
Фемистокл, сын Неокла, был несколькими годами моложе Аристида. Он был одарен от природы страстным темпераментом, исключавшим возможность мирного и гармоничного развития; резко и своевольно отвергал он всякое руководство и совет; страсти его развивались, не сдержанные ничем; никто не был уверен в том, нужно ли скорее бояться его или же ожидать от него хороших дел. По отцу он происходил от староаттического рода Ликомидов, но он не был все-таки афинского происхождения, так как происходил от чужеземной, фракийской или карийской, матери, и поэтому не мог принимать участия в состязательных упражнениях молодежи в Академии и Ликионе. Это пятно неполноправного происхождения сделало, однако, мальчика еще более отважным; в нем тем сильнее сложилась решимость добиться всего личными заслугами. В этом отношении природа оделила его редкими способностями, светлым разумом, остротой взгляда, быстротой и меткостью суждений он затмевал всех сверстников. Еще в детские годы он был не по летам развит и вполне сознателен; он рано выработал в себе умение направлять все свои силы к известной цели; когда у других детей на уме были только одни игры, он пользовался каждым случаем, чтобы при разборе возникавших между ними споров развить в себе серьезные приемы делового человека и народного оратора. В годы учения он выказывал мало прилежания к изучению поэзии и музыки, обращая напротив большое внимание на усвоение тех искусств, которые могли доставить ему личное влияние на сограждан. Сознавая свое умственное превосходство, он рано привык выдвигаться из толпы с отважным самосознанием, и те начинания, трудность которых отпугивала всех, имели для его духа, бесконечно изобретательного и находчивого, тем сильнейшую привлекательность.
Для аттического юношества, в среде которого выросли Аристид и Фемистокл, открывалась обширная арена, широкое поле общеполезной деятельности. С тех пор, как не существовало более таких родов, которые в силу наследственного права имели участие в управлении и политическом влиянии, из самой среды граждан должны были выдвигаться те деятели, в которых нуждались Афины для осуществления предстоящей важной и трудной задачи, те люди, которые светлым своим разумом способны были бы понять положение дел и верно установить основные принципы общественного самоуправления, довершить во внутренней жизни страны развитие государственных учреждений, во внешних же отношениях обеспечить самостоятельность и силу Афин. В возможности отличиться не было недостатка. Устная речь была вполне свободна. Каждый афинянин мог выступить в кругу собравшегося гражданства, высказать свое мнение и приобрести определенное влияние на умы. Однако это не всегда было возможно, особенно на продолжительный срок, даже для даровитейших и красноречивейших людей, если они действовали в одиночку. Поэтому они должны были объединяться с другими людьми, готовыми воспринять их идеи. Таким путем образовались различные союзы или группы, сначала в форме тесных, а затем и обширных кружков, члены которых обязывались всегда служить известному политическому направлению, поддерживать друг друга согласно установленному сообща плану и руководить решениями граждан. То были политические общества, или гетерии, чья деятельность отныне будет существенным образом влиять на ход истории всего государства, так как старые партии, разнообразие которых коренилось в различии происхождения и образа жизни граждан, уже утратили значение. Аристид питал природное нерасположение к подобным союзам, так как по оригинальному складу своей натуры чувствовал всегда желание открыто и свободно действовать по собственному усмотрению; он страшился разлада, который может возникнуть в человеке между его обязательством по отношению к друзьям и голосом его совести. Фемистокл не был столь щепетилен; всякое средство было хорошим в его глазах, если оно вело к власти. Он жил и действовал в духе той партии, лозунгом которой была война с персами, той партии, которая настояла на оказании помощи Аристагору и считала постыдным отказаться от поддержки Милета. Но яснее других понимал он, что Афины еще слишком слабы для выполнения выпавшей им великой роли и что для этого им прежде всего недостает флота и гавани.
В силу старого предания обыкновенно считали Фалерскую бухту, в которой море всего глубже врезается в Афинскую равнину, естественной гаванью страны; с городских высот легко можно было обозревать ее, и широкий рейд оказывался вполне пригодным для мирных торговых отношений. Но, если Афины действительно хотели стать сильной державой, властвующей над собственным морем и своим же побережьем, для этого недостаточно было располагать открытым рейдом. Необходимо стало иметь такие береговые пункты, где, не подвергаясь опасности неприятельского нападения, можно было бы строить и укрывать суда, такие гавани, которые были бы прикрыты со стороны моря. Фемистокл указал афинянам, где именно сама природа как будто подготовила удовлетворение этой их потребности.
К западу от Фалера выдается в море полуостров, соединенный с материком полосой наносной болотистой земли. Центр его образует крутая гора Мунихия, на чьей плоской вершине находился древний храм Артемиды. Отсюда тянется в открытое море скалистое пространство, имеющее форму большого зубчатого листа, и образуются три бухты, точно прямо предназначенные быть гаванями и доступные лишь через узкие отверстия. Таким образом, то, что коринфяне, самосцы, эгинцы вынуждены были создавать и поддерживать с великими усилиями и большими денежными затратами, в несравненно лучшем виде даровано было Афинам самой природой. Они обладали тремя закрытыми военными гаванями, расположенными у подошвы господствующей над ними высоты, с которой открывался широкий вид на море. Весь полуостров носил имя Пирея.
Заслуга Фемистокла состояла в том, что он первый открыл эти природные данные, бывшие у всех перед глазами, или, лучше сказать, первый понял значение их для Афин. Но этого еще было недостаточно. Коль скоро предстояло положить основание морскому могуществу Афин, необходимо стало оградить полуостров стеной. Фемистокл предпочел бы этому перенесение самих Афин к Пирею и заложение Акрополя на вершине Мунихии, но, так как этот замысел был неисполним, пришлось основать второй город, создать приморские Афины. То было необъятное предприятие, но обойтись без него было невозможно, если Афины действительно добивались значения морской державы.
Достигнув того, что замысел его нашел себе доступ в среду граждан, Фемистокл, невзирая ни на какие трудности, перешел прямо к делу. В олимп. 71, 4 (493) он стал искать должности первого архонта и, когда жребий оказался благоприятным ему, воспользовался своим официальным положением для осуществления своего плана. Городской совет и собрание граждан постановили основать портовой город Пирей. Это случилось именно в тот год, когда (как уже известно) смелый друг и единомышленник Фемистокла, поэт Фриних, показал афинянам на сцене падение Милета, чтобы напомнить согражданам, какое несчастье вызвали они своей позорной нерешительностью. В течение этого года были сделаны все приготовления к громадным работам, произведены все измерения, привезены материалы и собраны необходимые рабочие силы.
В следующем же году началось строительство. Весьма вероятно, что в связи с ними находилось и заложение корабельных верфей, и оживление кораблестроения, так как в течение следующих трех лет аттический флот увеличился с 50 до 70 кораблей. В олимп. 72, 2 (491) было поставлено на рыночной площади металлическое изображение Гермеса в память основания портового города и начала новой эпохи, открывшейся с этой поры для всех отраслей деятельности афинского народа. Но дальнейшее осуществление постановлений, принятых в знаменательный год архонтства Фемистокла, было прервано новым поворотом обстоятельств, открывшимся со времени персидских сборов к войне и направившим все помыслы к отражению предстоящей опасности.
Фемистокл и здесь самым решительным образом повлиял на намерения граждан. Он первый поднял общенациональное знамя и старался придать делу, казалось, прежде всего чисто аттическому, характер эллинского народного дела. Поэтому он предложил предать смерти переводчика, сопровождавшего посольство Дария, так как этот презренный человек пользовался эллинским языком для изменнических целей; по той же причине Фемистокл содействовал и сближению между Спартой и Афинами, и то унижение, которое должны были вытерпеть эгинцы, готовясь уже перейти со своим флотом к неприятелю и увидав необходимость остановиться вследствие задержания их заложников в Афинах, это унижение, вероятно, также было результатом его хитроумных переговоров. Сильное личное раздражение, с которым эти увезенные в Афины заложники относились к Фемистоклу, ясно показывает, что он был главным зачинщиком в обвинении, возведенном на их родной город. Благодаря ему и его партии Афины стали главным центром национального отпора врагу, и, чем дальше проникали в Европу персы, тем дружнее стекались в Афины из всех мест, которым угрожала опасность, храбрейшие и свободолюбивейшие мужи и тем увеличивали вспомогательные силы города.
Из числа этих мужей самым замечательным был Мильтиад, сын Кимона, вынужденный спасаться бегством после падения Ионии из Херсонеса Фракийского. Ему нелегко было завоевать себе положение в Афинах. Он оставил город в пору тиранов и, таким образом, не пережил с ним последующих лет его внутреннего развития, в среде которого возмужали и Фемистокл, и Аристид; уже в зрелом возрасте вернулся он, точно чужеземец, в совершенно преобразившийся город. В нем еще уцелела несокрушимая, старая родовая гордость Филаидов; он прибыл в Афины, точно владетельный князь, на собственных военных судах, со своими же воинами, с богатыми сокровищами; супруга его была дочерью фракийского царя. Сдержанный и суровый характер человека, привыкшего в течение двадцати лет к безусловному господству, должен был неприятно действовать на чувство собственного достоинства аттических горожан.
К тому же благодаря некоторым грекам, жившим прежде в Херсонесе, всплыло много таких рассказов, которые возбудили сильное негодование в народе; как ни старался Мильтиад сжиться с новыми условиями и стать простым гражданином наравне с другими, он не избежал козней врагов, которые не хотели дать роду Филаидов снова возвыситься. С трудом избежав преследований скифов и финикийцев, он на собственной родине подвергнулся новой опасности, потому что народ призвал его к ответу по поводу его самоуправства во Фракии.
Чтобы оправдать свои действия, Мильтиад изобразил гражданам положение дел во Фракии и припомнил услуги, оказанные им Афинам; он указал на то, что плодородный и населенный полуостров у Геллеспонта, где некогда и дядя и брат его царили вполне самостоятельно, его же стараниями превращен из родового имения в собственность всего народа. Утвердившись там, он завоевал оттуда в дни ионийского восстания большой и важный остров Лемнос и передал его Афинам; ему также легко было доказать, что из всех эллинов он первый выступил открытым противником Дария и еще у Дуная успел довести исконных врагов народа до гибели. Деяния Мильтиада говорили сами за себя; народ оценил его достоинства. Тогда все и каждый не отвыкли еще дрожать и волноваться при одном упоминании персов – как же можно было лишить себя услуг человека, который на опыте выказал способности полководца и хорошо знал персидское войско, человека, чье прошлое так ручалось в том, что он никогда даже и не помыслил ни о переговорах с персами, ни об отношениях с Писистратидами! Мильтиад был оправдан; его враги притаились и вскоре должны были дожить до того, что при наступлении выборов военачальников на третий год 72-й олимпиады, начавшийся с первого новолуния после летнего солнечного поворота, 27 июля 490 г. до н.э., граждане избрали в число десяти полководцев наряду с Аристидом и Мильтиада.
