Мардоний по всем пунктам расходился во взглядах со своим предшественником. Он и слышать не хотел об ограничении военных действий одной только Азией, и не хотел ставить вопроса о расширении государственной территории в зависимость от благоприятных обстоятельств. В противоположность эллинофобии Артаферна он хотел привлечь к себе народ принятием нравов и учреждений греков и доставить этому народу в Персидском государстве положение, соответствующее его особенностям. Поэтому когда весной 493 г. (олимп. 71,3) он отплыл из Киликии во главе большого флота и двинулся вдоль берегов Ионии, то, несмотря на свое воинственное нетерпение, нашел достаточно времени, чтобы разом отменить все хорошо обдуманные распоряжения Артаферна. Он сохранил податные округа, но наместники, которым Артаферн поручил управление отдельными городами, были уволены без дальнейших рассуждений, и заведование общинными делами снова отдано в руки народному собранию. Мардоний хотел выказать себя другом и покровителем греческих народных вольностей и приобрести популярность в приморских провинциях.
Он принадлежал к той партии, которую можно назвать эллинофильской; во время походов он имел при себе греческих толкователей знамений; и все его честолюбие клонилось к тому, чтобы выказать себя свободомыслящим и дальнозорким государственным человеком. Вообще со времени вступления на престол Ахеменидов в Персидское государство нашли себе доступ политические воззрения, немыслимые до той поры. Это обнаружилось уже вскоре после низвержения магов, во время совещаний персидских вельмож; и Геродот придает особенное значение связи, существовавшей между либеральными взглядами Отана и демократическими мероприятиями Мардония.
После этого дебюта в Ионии Мардоний поднялся со своим сухопутным войском и флотом к Геллеспонту, с тем чтобы по избранному уже раз пути идти дальше к западу через Македонию и Фракию. Мирно настроенные греческие государства должны были со всеми своими учреждениями войти в состав громадного государственного организма, непокорные же государства следовало подчинить силой,– особенно преступных участников сардского пожара – Афины и Эретрию. Только после их наказания можно было, по-видимому, считать ионийскую войну действительно оконченной.
На этот раз Афон оградил западных эллинов от опасности. Осенние бури и зимний холод, отличавшиеся в 492 г. (олимп. 71, 4) необычайной резкостью и преждевременностью, задержали войско Мардония во Фракии. Когда в том месте, где восемнадцать лет назад приостановил свои действия Мегабаз, Мардоний хотел продолжать завоевание страны и для этой цели повелел своему флоту обогнуть Афонский мыс, флот этот потерпел страшное крушение, во время которого погибло триста судов, и берега Стримонского залива покрылись несчетным числом персидских трупов. Когда же одновременно с этим и сухопутному войску пришлось много вытерпеть от неприязненных действий фракийцев и от суровой дикости страны, Мардоний не посмел идти дальше, и на этот раз афиняне были пощажены.
Но сожжение Милета было и для Афин грозным предзнаменованием, и граждане его не без основания наказали своего поэта Фриниха, когда он через год после битвы у острова Лада изобразил перед ними гибель Милета во время празднества в честь Диониса. Изображать на сцене бедствия настоящей минуты было против традиций греческого искусства. Но более, чем этот художественный промах, афинян терзали угрызения собственной совести, напоминавшей им, что они не безвинны в гибели их выселка, еще недавно бывшего властителем морей. Участь Милета угрожала теперь и им, они стали непосредственными соседями персов. Персы же были единственным восточным народом, который овладел морским берегом и подчинил себе греков, не утратив при этом национальной самостоятельности и способности ограждать свою народность, как было с египтянами и лидийцами. Дальнейшее развитие народной жизни на берегах Средиземного моря полностью зависело теперь от отношений, которые установятся между Персией и Грецией.
Сначала на греков смотрели только как на одну из многочисленных народностей, предназначенных самой судьбою войти в состав нового мирового государства, но вскоре пришлось убедиться, что здесь предстояла совершенно особая и своеобразная задача, трудности которой немедленно отозвались на Персидском государстве и содействовали колебанию основных принципов его политики вследствие невозможности прийти к соглашению насчет образа действий в отношении греков. Это был первый народ, ясно показавший, что победить его можно, только если он сам этого захочет, поэтому-то они желали признать своеобразность свойств покоренных греков и щадить их, между тем как другие подчинялись внушениям ненависти, питаемой персами к грекам еще со времен Кира, и хотели воспользоваться греками, как и всеми другими народностями, только как материалом для создания собственного государства. Старинная национальная вражда только усилилась со времени ионийского восстания, что доказывается страшной участью Милета, Хиоса и других местностей. К тому же полное отсутствие единства сил и выдержки, выказанное азиатскими ионийцами, подкрепило мнение об их неспособности к самостоятельной политике не только в военное, но и в мирное время. Естественно, что по тому же масштабу персы измеряли и живших по ту сторону моря соплеменников ионийцев. Относительно одного вопроса обе партии пришли к полному соглашению, именно относительно необходимости немедленно превратить греков в данников Ахеменидов.
Таким образом, Дарий, несмотря на свой миролюбивый характер и на свое очевидное понимание эллинской культуры, был вовлечен в борьбу против эллинов, борьбу, бывшую политическим заветом рода Ахеменидов.
Борьба эта велась одновременно в различных местностях. Из Египта совершилось нападение на ливийских греков, и вскоре после скифского похода жители Барки были выселены в Бактрию. С Карфагеном были уже завязаны сношения, чтобы при помощи его флота атаковать эллинов в Сицилии и Нижней Италии, там, где некогда был опозорен персидский флаг. Но прежде всего и главнейшим образом, справедливый гнев великого царя был направлен против участников ионийского восстания, и недаром во время каждой трапезы слуга его трижды взывал к нему:« Повелитель мой, помни об афинянах!».
Война с Афинами была только продолжением войны, начавшейся в Ионии, но она приняла по эту сторону моря столь своеобразный характер, что перенесенная на европейскую почву ионийская война стала началом совершенно нового развития, одной из самых знаменательных эпох не только в истории Персии и Греции, но и в истории всех государств Средиземного моря.
Вследствие этого царство Ахеменидов вынуждено было прибегнуть к крайнему напряжению сил и вместе с тем встретить первые непреодолимые преграды на пути своего могущества: ему пришлось в незначительной группе мелких государств встретиться с нравственной силой, одолеть которую оно было не в состоянии при всем своем богатстве и многочисленности своего войска. Благодаря этому персы теряли веру в себя и в свою внутреннюю силу; они потерпели поражения, от которых никогда уже не оправились впоследствии.
В Греции же обнаружилось противоположное явление. Вследствие нападения Ахеменидов здесь впервые достигла полного развития врожденная сила народа, пробудилась страстная любовь к родине, и как бы впервые проникло в народное сознание все различие, существовавшее между эллинами и варварами, выяснилось обилие собственных средств, значение гражданских учреждений, все внутреннее содержание того, что составляло национальное эллинское достояние; вместе с тем расширился кругозор, сила народа закалилась, пробудилось стремление к самому разностороннему образованию, и вера в себя развилась до степени героизма, вследствие которого достигли полного расцвета все области духовной жизни.
Но не одни только отношения между эллинами и варварами были установлены этой борьбой, не только сразу созрела и выяснилась возраставшая постепенно, как мы видели, противоположность между европейской и азиатской культурой, но и отношения эллинских государств друг к другу определились в этом случае навсегда. Прежде всего противоположность, существовавшая между метрополией и колониями, вполне выяснилась благодаря тому, что Эллада, во многом опереженная своими филиальными городами, снова стала центром греческой истории во время борьбы против варваров. Кроме того, во время этой борьбы на родине достигли первенства те государства, в которых эллинские добродетели были наиболее развиты. Созревшее в тиши умственное развитие афинян стало движущей силой всей народной истории. Благодаря ему впервые зародилась национальная греческая политика, политика ясная, полная самосознания и вместе с тем совершенно независимая от влияния жрецов, ибо Дельфы утратили последний остаток национального значения благодаря своему образу действий во время греко-персидских войн.
Таким образом, падение восточного царства и прогресс эллинской народной жизни находится в тесной связи с наступательной войной великого царя.
