Между тем в Милете все изменилось. Аристагор уже давно выпустил из своих рук руководство делами, он должен был убедиться, что легче поднять подвижное городское население, чем в течение долгой борьбы защищать страну и свободу против сильного государства. Снова стоял он перед народным собранием, но все складывалось теперь иначе, чем три года назад, когда народ глумился над сыном Гергесандра как над мнительным стариком! Теперь на очереди был один только вопрос: в какую сторону направиться, когда соединенное войско двинется против Милета? В Сардинию ли, как предлагал уже Биант, или в укрепленный Гистиэем Миркин? Гекатей не покинул своих соотечественников. Он все еще был благоразумнейшим человеком в народе, и как некогда восстал против преждевременного торжествования свободы, так теперь он боролся против чувства отчаяния. Он не хотел допустить сдачи родного города, советовал обратить внимание на остров Лерос и подготовить его к колонизации. Туда следовало переселиться в крайнем случае, с тем чтобы в благоприятное к тому время иметь возможность вернуться оттуда в Милет с помощью греков, живущих по ту сторону моря. Но Аристагор отступился от своего дела; и в начале восстания, и в конце его он думал только о себе, и так как он во всех своих действиях был только подражателем своего тестя, то и теперь он лично для себя хотел привести в исполнение старинные планы Гистиэя относительно Фракии. Он покинул Ионию, на которую навлек столько бед, и отправился к устью Стримона, чтобы упрочить свою династию в Миркине. Там и погиб он бесславно в борьбе с фракийцами.
После удаления Аристагора во главе города, походившего на бушующий военный стан и находившегося постоянно на военном положении, остался Пифагор. Тогда-то внезапно появился Гистиэй, бурно требуя себе доступа в город, как будто он имел еще право ожидать повиновения от Милета. Этот озлобленный, жестокий человек никому не пришелся кстати; если персы ненавидели его как изменника, то грекам он казался подозрительным, как доверенное лицо царя. Его силой отогнали от ворот города, в котором он надеялся играть наконец ту роль, которая удовлетворила бы его честолюбие. Взбешенный, он поспешно вернулся к Хиосу, но и здесь был отвергнут. В Лесбосе благодаря лживым уговорам ему удалось получить себе несколько кораблей, с которыми он и отправился в Византии. Наконец, не имея более ни приверженцев, ни родины, он стал морским разбойником, брал контрибуцию при входе в Понт с торговых судов, в то время как ионийцы напрягали последние усилия для спасения своей свободы, ибо военные силы Передней Азии уже медленно стягивались вокруг Милета, кипрские войска спускались с южной стороны в долину Меандра, другие отряды приближались из Сард и Эолиды, и одновременно с этим все гуще теснились близ устья Меандра все наличные морские силы Египта, Киликии и Финикии, которые, алчные до добычи и мести, ждали падения громадного приморского города, где в течение веков скапливались сокровища изо всех частей света.
В широком милетском заливе возвышался против самого города небольшой остров Лада, вокруг него собрались все морские силы, созванные для решительной борьбы союзным советом, восседавшим в Панионионе. Еще раз все города, верность которых осталась еще непоколебленной, собрали последние силы для освобождения Милета со стороны моря и для защиты общего им всем святилища Аполлона. Сам Милет выставил восемьдесят кораблей, занявших правый фланг; центр был занят сотней хиосских судов; слева находились самосцы с шестьюдесятью кораблями; Лесбос выставил семьдесят, Теос – семнадцать, Приена – двенадцать, Эрифрея – восемь судов; Фокея и Миус – по три. Это была пестрая смесь моряков; все они были на море как у себя дома и были отменно пригодны для отдельных смелых предприятий, но между ними не было настоящей связи, не было дисциплины и хорошей школы, ибо провозглашение свободы Ионии было для этих моряков только сигналом для освобождения от персидского гнета. Сильнее всего ощущалось отсутствие энергичного главнокомандующего. Правда, в последнюю минуту нашелся подходящий человек в лице Дионисия из Фокеи. Он был в высшей степени одарен тем героическим духом, которым его родной город отличался от всех соседних городов, и хорошо понимал положение вещей. Поэтому когда легкомысленные моряки начали трусить при приближении неприятельских войск, он обещал им спасти их дело, если они послушаются его. Он встретил с их стороны полную готовность и с той поры завел ежедневные упражнения в мерном управлении веслами, быстрых маневрах кораблей и стремительном нападения на врага. Целых восемь дней Лада был центром воинственного морского стана, но этим и исчерпалась вся выдержка защитников Милета. «Чем разгневали мы богов,– жаловались моряки,– что мы должны так казниться из-за деспотического упрямства фокейского капитана, который прибыл к нам только с тремя кораблями и теперь так жестоко обращается с нами, что мы делаемся больными и несчастными. Хуже этого ничего не может с нами случиться!» Все уговоры были тщетны. Матросы снова праздно растянулись на морском берегу, и день гибели приближался.
Тогда-то прибыли гонцы из неприятельского стана; прежние тираны старались вступить в переговоры с контингентами их городов, давая им выгодные обещания на случай их возврата на родину. Этим была надломлена последняя сила сопротивления в ионийцах. Прежде всего согласились на обещания Аякса самосцы. Все они, за исключением одиннадцати кораблей, покинули свою позицию. Примеру их последовали лесбосцы и большинство воинов остальных городов. Две трети флота развеялись еще прежде, чем началась битва. Тем больше героизма выказали те, кто остался у острова Лада; лучше всего боролись граждане Хиоса, потопившие в милетском заливе много вражеских кораблей и отплывшие к Микале лишь тогда, когда собственным галерам их грозило потопление; от Микале они надеялись добраться до родины вдоль берегов. Новое бедствие ждало их по пути: на эфесской территории, жители которой никак не участвовали во всей этой борьбе за свободу, на них напали, как на пиратов, и убили их во время ночного сражения. Дионисий же, испытанно храбрый герой, захватил с помощью своих трех кораблей еще три другие и удалился со своей эскадрой в западное море, чтобы бороться там против карфагенян и тирренцев.
