Понятно, что и самая блестящая достопримечательность Самоса, Гереон, не была оставлена в пренебрежении. При Поликрате, и именно благодаря ему, он впервые стал богатейшим и величайшим из всех эллинских святилищ, известных всему миру еще во времена Геродота. После каждого счастливого результата туда жертвовалась часть добычи или воздвигался там памятник в честь победы. Великолепные дары иноземных союзников Поликрата доставлялись в Гереон, равно как и образцовые произведения местного искусства. Гереон, водопровод и дамба – вот три чуда Самоса, привлекавшие многих любопытных, и так как Геродот присоединяет упоминание о них к истории самого Поликрата, и так как и помимо того «Поликратовы творения» были известны всему древнему миру, то из всего этого можно вывести заключение, что тирания Поликрата была тесно связана с этими тремя творениями. Когда Камбис вступил на персидский престол, Поликрат уже в течение целого ряда лет безмятежно пользовался всем этим блеском и могуществом. Поэтому весьма простительно, если он свыкся со своим счастьем как с неразлучным спутником своей жизни. И тем не менее счастье это не было такое блестящее, каким оно казалось и каким, быть может, считали его съезжавшиеся в замок гости, отуманенные этим привольным житьем. Несмотря на все выгоды, которые предлагались в Самосе науке и искусству, более независимым людям становились нестерпимыми усиливающийся гнет, недоверие, отравляющее всякое общение между людьми, и заразительная роскошь тирании. Так было, например, с Пифагором, мудрым сыном резчика гемм Мнезарха; сорока лет от роду он в олимп. 62 (530 г.) покинул отечество и перенес в Италию зачатками философии, развившейся в Самосе под влиянием сношений с Вавилоном и Египтом, но нуждавшейся для полного расцвета в воздухе более чистом, чем душная атмосфера самосской тирании.
Громкому праздничному ликованию в замке резко противоречила нищета народа, подавленная злоба древних родов, затаенное недовольство состоятельных классов, вынужденных жертвовать своими деньгами для выполнения работ, предпринимаемых тираном, и для содержания его двора. Никто, кроме Поликрата, не имел права быть богатым. К тому же он так же мало, как и прочие греческие тираны, которых он всех превосходил блеском и великолепием, сумел остаться верным национальным обычаям. Чем больше все склонялось перед счастливцем, чем больше даже сама греческая муза унижалась до льстивого служения двору, тем больше Поликрат подчинялся заразительному влиянию восточных соседей, предавался капризам, свойственным деспотическим царям, и по мере увеличения своего богатства и могущества стремился приобретать еще больше. Это полное отсутствие самообладания было причиной его гибели.
Увеличивавшееся недовольство не скрылось от взоров Поликрата. Предлагая свою помощь Камбису, он думал, что поступает весьма политично, потому что надеялся заключить таким образом важный союз с Персией и вместе с тем отделаться навсегда от множества беспокойных людей. Горделивым взором следил он за своей эскадрой, отплывающей в Египет, состоявшей из сорока пятидесятивесельных судов; он чувствовал себя равноправным союзником великого царя и надеялся, что с той поры ему будет вольнее дышать и в собственной стране. Он ошибался и в том и в другом случае. Во флоте, который он весьма осмотрительно наполнил слишком большим числом враждебно настроенных людей, вспыхнул открытый мятеж. Он отпал от него, вернулся обратно с Карпатского моря, и Поликрат со значительно меньшим числом галер должен был выехать в открытое море навстречу собственному флоту, чтобы хотя бы удалить восстание от острова. Но усилия его были тщетны, он был разбит, вожди инсургентов высадились на берег вслед за ним, и только с помощью самых отчаянных средств – заключения женщин и детей в корабельный трюм с угрозой сжечь их в нем – ему удалось подавить восстание. Заговорщики удалились, но на его же собственном флоте, и только с тем чтобы снова вернуться с иноземной помощью.
Они обратились к Спарте, где после некоторого колебания перевес остался на стороне более смелой партии,– партии тех, кто не хотел пропустить этого блестящего случая распространить лакедемонское влияние. Они указали на то, что еще со времени Мессенской войны Спарта имела обязательства в отношении самосцев, представителями народной общины которых служили депутаты, посланные просить о помощи против заносчивого тирана. К этому также присоединились воспоминания о всевозможных беззакониях, которые вытерпели от самосских пиратов. Вспомнили металлическую чашу, посланную Спартой Крезу, и кольчугу – дар Амасиса Спарте. Пираты подкараулили и захватили обе эти драгоценности. Наконец начались подстрекания и со стороны коринфян, оскорбленных еще во времена Периандра, когда самосцы укрыли керкирцев, посланных к лидийскому двору. Поэтому-то Коринф и помог собрать флот.
После счастливой переправы пелопоннесцы окружили тирана и принялись штурмовать высокие стены самосского замка. Со стороны моря, повыше предместья, они перелезли через стены, и нужно было все личное мужество тирана, для того чтобы снова изгнать врагов, между тем как благодаря одновременному нападению спартанцы вторглись и сухим путем. Но двое из храбрейших их предводителей, Архий и Ликопас, пали, отрезанные от своих. Осада замка была приостановлена, борьба затягивалась, и тиран был спасен благодаря прочности его стен, неумению спартанцев вести осаду и, наконец, как кажется, и благодаря их алчности к деньгам (олимп. 63, 4; 524–525).
Заговорщики, покинутые Спартой, должны были отказаться от своих планов. Они скитались по Архипелагу, стараясь хоть здесь нанести ущерб могуществу тирана, облагали контрибуцией богатейшие из окрестных островов, особенно же остров Сифнос, граждане которого именно в то время благодаря излишку, доставленному их серебряными и золотыми рудниками, были заняты перестройкой городского рынка, который они хотели окружить мраморной колоннадой. Они чувствовали себя достаточно сильными, для того чтобы отказать самосским пиратам в требуемых ими десяти талантах. Дело дошло до битвы, и с разбитых в прах сифносцев была взыскана вдесятеро большая сумма. Отсюда самосцы направились к пелопоннесскому берегу, купили у гермионцев на сифносские деньги остров Гидрею, чтобы иметь удобную стоянку, откуда они могли бы взимать контрибуцию с Саронического и Аргивского заливов, и особенно с живших там эгинцев; наконец, они направились к Криту с намерением изгнать из Кидонии закинфиев; это делалось, вероятно, по наущению лакедемонян, находившихся во вражде с закинфиями. В течение пяти лет удержались они в Кидонии, и насколько они были сильны, видно уже из того, что Крит и Эгина должны были соединиться для борьбы с этими флибустьерами.
