Самос был в то время блестящим центром той части Ионии, которой не коснулись еще варвары. Он был особенно способен играть именно такую роль, так как нигде ионийская народная жизнь не развилась столь разносторонним образом и столь энергично, как на этом острове. Земледелие, горный промысл, скотоводство, виноделие и особенно судостроение, торговля и ремесла были основой благосостояния Самоса. Неутомимое стремление к изобретениям было присуще островитянам вместе со стремлением к открытиям, к которым их подталкивали опасности неведомых морей. Устройство греческих морских судов было существенным образом усовершенствовано на самосских верфях; здесь лучше всего умели устраивать обширные помещения для товаров, сохраняя при этом легкость движения самого судна, и Самос был первым городом после Коринфа, начавшим у себя постройку триер. Мы видим Самос замешанным во все войны приморских государств. Самосские моряки принадлежали к числу лучших греческих мореплавателей, хозяйничавших в египетском море, и никто не оспаривал у их земляка Колея честь открытия далекой страны на западе Средиземного моря и занесения в гавани Ионии первых сведений о сокровищах Испании.
Гера, богиня-хранительница острова, всемирно известное святилище которой находилось близ моря, в низменности, лежавшей к западу от города, принимала обеты отплывающих и жертвенные дары возвращающихся мореплавателей. Во всем Архипелаге не было другого места, куда стекалось бы столько сведений по этнографии и землеведению, засвидетельствованных разнообразными памятниками; кроме большого поддерживаемого тремя атлантами медного котла, пожертвованного Колеем из десятины его торговой прибыли и выставленного в святилище для вечного воспоминания о первом плавании в Тартесс, там было собрано еще много других священных даров, по которым можно было проследить различные стадии самосского мореходства и туземной техники. Мастерские на Хиосе, Самосе и в Эфесе находились между собой в тесных сношениях и взаимно возбуждали друг друга, и в то время как в Эфесе непрерывные работы за Артемисионом повели к важным усовершенствованиям различных ремесел, в школах Самоса и Хиоса делались важнейшие открытия по части ваяния и обработки металлов.
Ремеслам острова оказывалась всевозможная поддержка во время аристократического правления геоморов, или землевладельцев, правления, последовавшего за царской властью, как было и в Коринфе при Бакхиадах. Тем не менее среди моряков и ремесленников возникла сила, враждебная аристократии и ожидавшая только случая и руководителя, чтобы выхватить власть из рук родов. Восстание началось с флота, только что возвратившегося с толпой мегарских пленных после ряда удачных сражений из Пропонтиды, где с 600 г. до н.э. Перинф считался колонией самосцев. При этом случае начальнику флота, Силозону, сыну Каллитела, удалось подготовить матросов свергнуть существовавшие учреждения. С мегарийцев были сняты оковы, и во время празднества Геры, для которого собрались на берегу моря самосцы, было совершено нападение, причем были свергнуты власти, господствовавшие семьи лишены прав и провозглашено торжество народа.
Понятно, что и здесь не народ получил в свои руки власть, а что она была захвачена вождями.
Сам Силозон стал первым тираном. За ним последовал Эак. Но дела все еще были непрочны, пока сыновья Эака, Пантагнот, Поликрат и Силозон, посредством нового насилия и с помощью Лигдамида не обезоружили общины и не овладели островом. Они в течение некоторого времени управляли им совместно, учредив для этого три административных округа. Но средний из сыновей Эака, наиболее талантливый и честолюбивый, не хотел довольствоваться третьей долей; старший брат был убит, младший, Силозон, бежал, и таким образом, единодержавие досталось Поликрату.
Богатым наследием овладел этот энергичный человек; высокое положение, от которого могла закружиться голова, было захвачено им путем насилия. С одной стороны находилось густое, смешанное, беспокойное население, скорее застигнутое врасплох, чем покоренное; на ближайших островах и берегах был целый ряд завистливых соседей, могущественнейшие из которых уже были заодно с варварами,– союзников же было мало, и то на далеком расстоянии; с другой стороны находились безостановочно надвигавшаяся сила персов и Спарта – этот могущественный оплот всякой оппозиции, направленной против тирании. При таких обстоятельствах Поликрат мог основать свое господство только при помощи самых насильственных средств. Он не мог, подобно Писистрату, рассчитывать на поддержку со стороны хотя бы части народа, которая видела бы в нем представителя своих интересов; могущество его поддерживалось только деньгами и солдатами.
Стража, состоявшая из тысячи иноземных стрелков, окружала его особу и охраняла его замок. Он добывал себе вооруженные отряды у своих союзников, преимущественно у наксосского тирана Лигдамида. На всех верфях активно строились корабли. Было снаряжено для военных целей до сотни пятидесятивесельных судов; для снабжения их войском была произведена вербовка в Ионии, Карии, Лидии, где вследствие неурядиц, господствовавших в этих странах, не было недостатка в скитающихся без цели искателях приключений. За невообразимо короткое время была создана морская сила, которая стала господствовать над всем морем. Кто мог противостоять ей? Персы не переступили еще берегов, союз ионийских городов был бессилен, единственные соседние города, которые могли бы осмелиться сопротивляться дерзкому тирану, именно Милет и Лесбос, были покорены и обезоружены благодаря счастливым морским сражениям. С той поры эскадры Поликрата бесстрашно крейсировали по Архипелагу, взимая контрибуцию со всех берегов, не различая эллинов от варваров, друга от недруга. Даже друзья, по его мнению, станут надежнее, если их сперва ограбить, а потом вознаградить, чем если их пощадить окончательно. Таким образом, Самос стал правильно организованным разбойничьим государством; ни один корабль не мог спокойно совершить своего плаванья, не купив себе у самосцев свободного проезда. Легко представить себе, сколько денег и добычи стекалось таким образом в Самос. Тем легче было подавлять или укрощать всякое сопротивление против тирании, тем прочнее становилось господство властителя, устрашавшего и друга и недруга и с помощью лесбосских военнопленных окружившего свой дворец в Астипалее глубоким рвом.
Но Поликрат хотел быть более чем простым пиратом. Уничтожив всякое сопротивление и сделав из своего флота господствующую морскую силу Архипелага, он захотел создать нечто прочное и новое. Беззащитные приморские города должны были покупать себе безопасность правильно вносимой данью; они соединились под его покровительством в общину, интересы и дела которой все больше и больше сосредоточивались в Самосе; из разбойничьего государства Самос, таким образом, стал столицей приморской державы и окружающих островов. Дары и подати с зависящих от него городов, разнообразные продукты Киклад и Спорад, паросский мрамор, золотая руда с Сифноса – все стекалось к Самосу. Менее значительные тираны, как, например, наксосский Лигдамид, находились с ним в тесном союзе (Писистрата можно было также считать союзником самосцев). На юге ближайшим пособником их был Египет, который доставлял им главнейшим образом неоценимые торговые выгоды. Так, благодаря счастью, уму и энергии одного человека, в Архипелаге образовалось из островов, после того как азиатская Иония утратила свою независимость, греко-ионийское царство, сдерживаемое и управляемое при помощи могущественного флота.
Но для того чтобы самосское морское владычество имело, в противоположность варварам, все более и более придвигавшимся к Средиземному морю, национальное значение, Поликрат не должен был оставаться только грозным военачальником; чтобы умиротворить, сплотить все и придать тирании более прочную основу, требовались также и мирные средства. Для этой цели Поликрат примкнул к древнему национальному святилищу на Делосе и блестящим образом выразил свое благоговение перед Аполлоном, пожертвовав в собственность храму лежащий перед Делосом остров Ренею, который он соединил цепями с Аполлоновым островом для символического выражения неразрывной связи между ними. С этим было связано блестящее возобновление древнеионического общенародного празднества; это было религиозное освящение нового островного царства, учреждение Аполлоновой амфиктионии под покровительством Самоса, и если Поликрат не предполагал в персидском государстве способности стать силой в Архипелаге и не видел ни одного греческого царства, которое могло бы бороться с ним, то, действительно, он мог надеяться снова отбросить назад варваров и все более и более втянуть восточный и западный берега Эгейского моря в состав своего государства.
Хоть Делос и стал общей святыней этого государства, тем не менее Самос должен был оставаться его центром, самой блестящей точкой его метрополии Ионии, и на этом основании постоянно пользоваться особым отличием. Поликрату так же хорошо, как и лидийским царям и тиранам других эллинских городов, было известно, какие могущественные и непреодолимые чары заключались для греков в блеске богатства, выставке драгоценных произведений искусства и выполнении еще никем не виданных творений.
Все, что было наилучшего в различных местностях, должно было поэтому стекаться к Самосу, чтобы сделать этот остров достойным его высокого значения. Ничто не казалось слишком отдаленным, никакая перевозка не считалась слишком затруднительной или дорогой. Гончие собаки из Эпира и Лаконии, овцы милетской или аттической породы, козы с Наксоса и Скироса целыми стадами высаживались на самосские луга. Роскошные растения, распускавшиеся до того временя только под лучами лидийского солнца, украшали террасы самосских садов. Но самое главное – Самос должен был стать средоточием тех духовных стремлений, которыми эллины отличались от других народов. Поэтому Поликрат не жалел никаких денег для привлечения в Самос знаменитейших художников или для поощрения ремесел щедрым покровительством. Самосские мастерские по художественности выработанной в них техники должны были опередить всех греков, и при грандиозной пышности, которой окружал себя Поликрат, не было недостатка в задачах, побуждавших художников к творениям все более и более великим и к новым изобретениям, начиная от крупных до самых мелких усовершенствований, относившихся к сооружению храмов, постройке дворцов и к шлифованию драгоценных камней, обработка которых была известна еще в Вавилоне и теперь впервые была занесена в круг эллинского искусства.
Сначала вся деятельность самосских мастерских имела в виду только личность самого царя. Так называемая Астипалея, круглая, круто обрывающаяся со всех сторон возвышенность, обширная плоская вершина которой господствует над морским берегом, была избрана Поликратом для сооружения его замка, плитные стены которого, имеющие толщину в двенадцать футов и прерываемые могучими круглыми башнями, сохранились отчасти и поныне. За этими стенами помещался дворец, где царь, охраняемый скифами, жил со своим двором в горделивом сознании своей безопасности. Комнаты его отличалась роскошной восточной пышностью и были в то же время украшены замысловатыми творениями греческого искусства. За его столом подавалось лучшее, что только могли добыть в недрах моря; на пальце он носил красивейший перстень с печатью, вышедший из мастерской Феодора; герб, вырезанный на нем, изображал, как говорят, лиру – символ того божества, во имя которого он управлял Кикладами. Лучшее вино подавалось ему мальчиками, похищенными из-за их красоты в разных приморских местностях. Художники соперничали между собой, стараясь подражать в вылитых из металла статуях образу его любимцев, даровитейшие поэты – воспевая их красоту в бессмертных песнях, ибо Анакреонт из Теоса и Ивик из Регия были застольниками Поликрата. Опьяненные счастьем, очарованные благосклонностью артистически развитого царя, они упивались всеми жизненными благами, соучастниками которых он их делал, песни их были венцом празднеств. Знаменитейший врач во всей Элладе, Демокед из Кротона, призванный сперва эгинцами, потом афинянами на должность общественного врача, был приглашен им в Самос на годовое жалованье в два таланта. Для занятий наукой он положил начало коллекции рукописей, где впервые были соединены произведения эллинской и восточной литератур; сношения с Амасисом открыли ему доступ к духовным сокровищам Египта, и халдейские астрологи соперничали при его дворе в искусстве прорицания с эллинами.
Непосредственно у подножия его царского замка, заключавшего в себе на тесном пространстве столько чудесного, находилась его военная гавань; там за могучими скалистыми дамбами, которые были воздвигнуты в море на глубине двадцати саженей и придавали гавани почти кругообразную форму, находились его триеры. С высоты своего замка обозревал он маневры своего военного и торгового флота; из окон дворца он следил за состязаниями между кораблями, и каждая возвращавшаяся на родину эскадра могла, находясь еще в открытом море, подать ему первую весть о победе. Самые быстрые корабли находились, ожидая его приказаний, у подножия замковой скалы, в которой был прорыт потайной ход. Все расположение замка, если глядеть на него со стороны моря, как бы возвещало присутствие лица, повелевающего этим морем; расположение это было так грандиозно, что к числу любимейших планов императора Калигулы, всегда склонного подражать всему необычайному, относилось и воссоздание в Италии замка самосских царей.
Но гораздо прекраснее всего этого и достойнее уважения было то, что делалось в интересах самого народа, хотя, правда, и в этом случае побудительной причиной было честолюбие тирана. У подножия замка теснилось, привлеченное заманчивостью наживы, все увеличивавшееся население; нелегко было заботиться о нуждах быстро разраставшегося города. В береговой низменности особенно чувствовался недостаток в пресной воде, и в летнее время население тоскливо вспоминало о горных ключах Ампела, текущих внутрь страны по ту сторону горы, там, где лишь немногие наслаждались ими.
Это обстоятельство доставило Поликрату желанный случай совершить что-нибудь необычное. В Самосе жил один из величайших гидравлистов своего времени, Эвпалин, сын Навстрофа из Мегары, прошедший курс наук под руководством Феагена. По его плану вся гора, лежавшая между городом и источниками, была пробуравлена. Туннель шириной и высотой в восемь футов, с правильно рассчитанным скатом был высечен в горе на протяжении семи стадий, т.е. 4200 футов, и в нем наподобие желоба прорыта канава в три фута шириной. Здесь в тенистой глубине скал текла вода, доступная, однако, повсюду действию воздуха; летом сами горожане могли, идя вдоль ручья в прохладной, скалистой глубине, направиться в горы. На нижнем конце туннеля горная вода изливалась в каменный водопровод и доставлялась в центр города, где она наполняла фонтаны, трубы и ванны, очищала клоаки и омывала, наконец, и гавань.
