Весьма понятно, что по мере того как положение Малой Азии становилось все тяжелее, приморское население выселялось все больше и больше. Прежде всего выселились отдельные лица и семьи, заработок которых исключительно зависел от сохранения мира, именно художники и ремесленники, пользовавшиеся при управлении Креза всеми удобствами благосостояния. В это время из Сард в Спарту переселился Бафикл со своими товарищами по искусству.
Переселение все усиливалось и доходило до Италии и Галлии; особенно же распространялись переселенцы по направлению к Черному морю, на берегах которого расцветали филиальные города, в то время как погибала родина, точно также, как в позднейшую эпоху вследствие разорения Псары и Хиоса возникли в Архипелаге такие торговые города, как Сира. Греки отличались во все времена умением оправиться даже после величайшей беды, находить вместо потерянной родины новую и с изумительной жизненной силой закладывать в ней основание новому благосостоянию. Беглецы особенно устремлялись в колонии, как делалось еще во времена финикийцев. Так, жители Тира приглашались некогда пророком Исайей переселяться в Тартесс, и процветание Карфагена зависело преимущественно от выселения многочисленных семей из теснимой со всех сторон метрополии.
В описываемое время такие колонии, как Пантикапей, впервые стали многолюдными городами. Лучшие люди выселялись, исполнив свою обязанность, трусливые же льнули к родной почве. Теос и Фокея были именно теми двумя местностями, где все граждане сообща выказали наибольшую решимость ни за что не подчиниться чужеземному игу. Жители Теоса, которые вели свой род от минийских героев, избрали фракийский берег, дикое население которого дольше всех сопротивлялось эллинской колонизации. Лет сто тому назад колония, заложенная там клазоменцами, была окончательно разорена горными народами. Однако теосцы все-таки избрали ту же местность, невдалеке от устья Неста, против самого острова Фасоса, местность, кажется, заселенную еще финикийцами.
Колонизация удалась. В Абдере расцвел новый Теос, и город, где не только мог родиться философ Демокрит, но где его умели чтить, служит доказательством того, что возвышенные стремления, воодушевлявшие теосцев, не угасли и в их колонии.
Не так легко удалось фокейцам найти новую родину. Они с таким успехом защищали от нападений Гарпага свои каменные стены, воздвигнутые ими на деньги гостившего у них Арганфония, что Гарпаг выразил, наконец, готовность удалиться, если фокейцы согласятся разрушить в знак подчинения один из бастионов и очистить великому царю священное место внутри городских стен. Но фокейцы не соглашались и на это, они воспользовались временем, испрошенным ими для размышлений, для того чтобы спустить все свои корабли на море, и в то время как неприятельские отряды удалились, согласно договору, от городских стен, фокейцы отплыли с женами и детьми, со святыней и движимым имуществом, и предоставили опустевший город персам.
Охотнее всего они остались бы близ родного моря, но хиосцы из торгового соперничества ни за что не хотели уступить им Энуссы, или острова виноградников; как ни трудно это было, но они были вынуждены пуститься с нагруженным флотом в далекое плавание.
Они вернулись обратно к опустевшему родному городу, напали на персидский гарнизон, погрузили громадную железную глыбу перед входом в гавань, прокляли всех, кто отказывался от совместного путешествия, и двинулись наконец из Архипелага к отдаленному западному морю, где они на Кирносе (Корсике) примкнули близ Алалии к более ранним поселениям их сограждан. В Тартессе, куда их прежде приглашали, умер тем временем их друг Арганфоний, и со смертью его наступило неблагоприятное для них настроение. Снова ждала их тяжелая участь. Прежде чем они устроились в собственных владениях, они должны были добывать пропитание грабежом, и это обстоятельство поссорило их с приморскими и торговыми государствами западного моря. Тирренцы и карфагеняне соединились для защиты своих торговых судов против новых пиратов. Фокейцы боролись против соединенного флота с мужеством отчаяния; они не были побеждены, но потеряли столько кораблей и людей, что не могли удержаться на Кирносе. Они направились к Регию, и остаток безродно бродящего народа нашел, наконец, приют в луканской Гиеле. Здесь их ожидало мирное житье, и в городе, лежавшем на далекой окраине греческого мира, развилась в их среде глубокомысленная философия элеатов.
Гарпаг всеми силами старался довести до конца этот тяжелый поход. За взятием городов не следовало никаких насильственных распоряжений, никакого разорения, увода или порабощения жителей, ниспровержения общинного быта. Вследствие презрения, которое персы чувствовали ко всему греческому конституционному строю, граждане ионийских городов должны были казаться им тем безвреднее, чем в большем числе они сходились и толковали. Поэтому они и не тронули сейма, собиравшегося в Микале.
На этом сейме дело дошло до предложений и совещаний, которые, при общем возбуждении умов, легко могли повести к важным последствиям. Снова раздались голоса смелейших и прозорливейших патриотов, между ними и голос Бианта из Приены. Он вернулся к предложениям Фалеса, снова указал на корень зла, на раздробление ионийской государственной жизни, последствия которого достаточно выяснились из второй войны. Если бы геройское мужество, истощившееся в бесплодной единоличной борьбе, слилось снова воедино, и притом в стране, действительно пригодной к обороне, не то было бы теперь с ионическими городами. «Теперь,– говорил он,– никакое новое совместное поселение невозможно в Ионии. Лучшие города не существуют уже более; могущественнейший из них покинул нас еще до начала борьбы; даже земля, на которой мы живем, не принадлежит нам более, и ту свободу действий, которой мы пользуемся, мы должны принять как милость от варваров. Поэтому не обманывайте себя, если вам даруют теперь сносное существование, если торговля и мореплавание не будут стеснены. Вы уже не господа себе. Когда ни пожелает великий царь, он воспользуется всеми вашими средствами, вашим состоянием и кораблями и принудит вас идти против ваших же единоплеменников. Еще есть время основать сообща город, хотя и не на родной земле. Иония там, где есть свободные ионийцы; корабли наши дают нам возможность приобрести новую оседлость, недоступную варварам. Наши братья, фокейцы, указали нам путь – в западном море лежит плодородный и обширный остров Сардо. Если мы там соединенными силами оснуем ионический город, то мы будем в состоянии противостоять флотам карфагенян и тирренцев. Ныне вы можете еще решить, хотите ли выдать погибнуть родине, или принести имени ионийцев новый почет и прочную славу».
Словам Бианта многие внимали, конечно, сочувственно, но они не могли пробудить из апатичного состояния всю массу ионийцев и воодушевить их для принятия столь необычайных решений. Мудрая политика персов, со своей стороны, препятствовала выполнению дальнейших планов выселения. Они довольствовались тем, что положили предел сопротивлению, что подати царю выплачивались и воинская повинность исполнялась. Имя персов внушало такой страх, что даже острова подчинялись добровольно, особенно Хиос и Лесбос; оба острова истощили всю силу сопротивления во внутренних распрях, и оба они были вынуждены повиноваться ради своих континентальных областей, от которых не хотели отступиться.
Между тем Гарпаг присоединил к своему войску контингент ионических и эолийских городов, которые тем охотнее приняли участие в его походе, что он был направлен против карийцев. В Карии же ни отодвинутые внутрь страны ее древнейшие обитатели, ни эллинские приморские города не оказывали значительного сопротивления. Только в Книде жители проявили известную долю героизма. Пока Гарпаг был еще занят борьбой с ионическими городами, книдийцы принялись за дело, прорыли самую узкую часть косы, укрепили ров, и сделали, таким образом, невозможным тесное обложение их города, расположенного на полуострове. Однако дело не подвигалось, всевозможные несчастья задерживали трудную работу, несчастья эти были приняты за предостерегающие божественные знамения, и книдийцы, наконец, тем легче согласились покориться неизбежной судьбе, что персы после взятия ионических городов получили возможность нападать и со стороны моря.
Но более трудная задача ожидала Гарпага, когда он от берега двинулся внутрь страны. Здесь, где природа дала населению естественный средства к обороне, он, немного повыше Галикарнаса, вступил в тяжкую борьбу с педасийцами, утвердившимися в горной крепости Лиде; впоследствии, вступив в страну, окружавшую Тавр, он встретил решительное сопротивление со стороны ликийцев и родственных им кавнийцев, так же мало желавших пожертвовать своей свободой персам, как некогда лидийцам. Во главе всех мужественно шли ксанфийцы; их храброе ополчение бесстрашно встретило в долине Ксанфа превосходящее его силой войско Гарпага. Те, кто уцелел в битве, удалились в скалистую крепость Ксанфа, а когда и здесь стало невозможным дальнейшее сопротивление, граждане, борясь до последнего человека, искали славной смерти под развалинами своих храмов и жилищ. Уцелело только восемьдесят семейств, находившихся в то время в отсутствии и вернувшихся позднее на развалины крепости их предков. Персы же изведали здесь впервые героизм эллинских горных народов, которые могут, правда, быть побеждены, но сокрушить которых нет возможности. Это был пролог к Фермопилам.
Таким образом, благодаря походам Гарпага (с олимп. 59; 544 г.) целая половина греческого мира была преобразована; эллины, жившие по ту и по эту сторону моря, были отторгнуты друг от друга; ряд цветущих эллинских городов вошел в состав могущественного варварского государства и лишился свободы действий. Все, что совершили Мермнады, было только прелюдией к этим событиям, вследствие которых впервые сгладился давнишний контраст между внутренними азиатскими землями и приморскими странами, и царская власть, укоренившаяся в высотах Персии, распространилась до Архипелага, на островах которого все жители уже трепетали и торопливо присягали в верности Сузам.
