Подобно тому как критские и лакедемонские законы были родственны и однородны между собой, точно так же с законами Залевка согласовалось несколько позднейшее законодательство Харонда, который старался превратить в своем родном городе Катано беспокойных сикелиотов в настоящих граждан при помощи положительных законов. Он сумел дать простор ионийскому характеру, не подрывая тем прочности гражданского порядка. Его законы по мере признания их пригодными к практике вводились чаще и чаще в городах Халкиды. Халкидский устав города в последующие века вводился даже во внутренних городах Малой Азии, видевших в принятии его прочнейшую гарантию истинно эллинского развития. Таким образом, те задачи, которые предстояли законодательству в гражданском населении западных колониальных городов, привели к созданию таких учреждений, которые, будучи одинаково независимыми и от местных условий и от направлений, избранных отдельными племенами, носили общий эллинский отпечаток и по своей применимости ко всей массе народа могли широко распространиться.
Поэтому если законы Залевка считались дорийскими, то это может быть оправдано лишь тем, что в них, равно как и у Харонда и в конституции фракийских халкидян, составителем которой был регинец Андродам, были проведены принципы, имевшие один и тот же источник с учреждениями Крита и Спарты. На первом плане здесь мы видим тот принцип, что дома и семьи в городах должны поддерживаться со всей заботливостью, с тем чтобы в них сохранялись и развивались старинные нравы и набожный дух; далее выступает принцип неразрывной связи между правом и обычаями, энергичного противодействия всякому стремлению к нововведениям, ограничения торгового движения и создания в гражданах духа солидарности, основанного на верности общему делу и любви к истине. Поэтому неудивительно, что и Залевка и Харонда ставят в близкие отношения к Пифагору; это объясняется только тем, что мудрость всех людей считалась исходящей от Пифийского Аполлона, что высокие принципы чище и совершеннее всего, но зато и с наименьшим успехом были проведены в жизнь Пифагором. Возбужденная его идеями кротонская молодежь слишком резко и непосредственно обособлялась от остальных граждан, составляя нечто вроде умственной аристократии. Хотя масса граждан и удерживала за собой нетронутыми свои права, но она все-таки не могла допустить, чтобы в ее среде небольшая группа людей, связанных между собой общностью имущества и одинаковостью нравственных правил, могла захотеть стать лучше других граждан и чтобы она могла достичь этого.
В последние годы шестого столетия, отличавшиеся в весьма разнообразных местностях возникновением резких общественных движений, вскоре после изгнания Тарквиниев из Рима и Писистратидов из Афин, пифагорейцы подпали кровавому преследованию, начатому озлобленным кротонским народом под руководством Килона и надолго погрузившему всю Нижнюю Италию в дикую междоусобную войну. Впрочем, и в самой Италии не заглохли возвышенные начала, зароненные учением Пифагора. Даже в изнеженном Таренте еще в олимп. 100 (380 г.) один из последователей его, Архит, сумел подчинить себе город благодаря своим чисто пифагорейским гражданским добродетелям. Знание Аполлоновой музыки и математики, жизненная мудрость, основанная на самообладании и гармоничном развитии духовных и физических дарований, сделали его образцом истого эллина, выдававшимся из среды выродившегося народа. Мощному обаянию его личности удалось снова возвратить почет и значение тем принципам, источник которых нужно искать в Дельфах. Во всех названных конституциях сказывается один и тот же дух, это – эллинский дух, который нашел в них свое полное выражение. Если бы до нас дошли записанными постановления великих законодателей западных колоний, то и по языку, на котором они написаны, и по способу выражения они представили бы нам ясные признаки дельфийского влияния.
Все, что стало в девятом веке с Европейской Элладой и что происходило в ней: ее национальная особенность, воплотившаяся во всех сферах духовной жизни, в религии, нравственном мировоззрении, государственных учреждениях, зодчестве и ваянии, музыке и поэзии, сознание отличий эллинского духа от жизни варваров,–все это существенным образом явилось результатом влияния Дельф, поэтому понятия о дельфийском, дорийском или эллинском начале бывают так часто почти однозвучны.
Это влияние не могло навсегда остаться одинаковым, оно было отчасти оттеснено вследствие перемены общих условий современной жизни, частью же утрачено по вине самих Дельф.
Государство Ликурга долгое время пользовалось особой любовью дельфийского бога, было образцовым государством для колониальных городов, возникших под его влиянием, крепкой опорой для осуществления его политических планов,–и божество предопределило ему стать столицей для всех эллинов. Но с течением времени заботы дельфийского бога стали все больше ограничиваться пелопоннесскими делами, для которых новым центром становилась Олимпия, а стой поры, когда вместо Гераклидов страной стали править эфоры, Дельфы утратили значение высшей инстанции.
Но по мере того как Спарта отчуждалась от своего родного святилища, на арену выступало ионийское племя в своих двух государствах, Сикионе и Афинах, которые, опираясь на связи с дельфийским святилищем, нуждавшимся в поддержке, старались приобрести себе положение эллинских великих держав. Значение, приобретенное Сикионом, имело характер преходящего явления, но Афины удержали за собой свое место. Они остались в тесных отношениях с Дельфами, не отрекаясь ради этого от своей самостоятельности, они умели и тут соединить свободу и прогресс с набожностью и верностью преданиям. Таким образом, с этой поры Дельфы, некогда стоявшие во главе союза племен, все единство которых сосредоточивалось в святилище, очутились между двумя государствами, в сравнении с могуществом которых все остальные страны оставались далеко позади. Поэтому о руководстве общими греческими делами не могло быть и речи.
Но и сами Дельфы тем временем изменились. С тех пор как они не могли больше повелевать и управлять, они вступили на путь лукавой политики, пользующейся всеми случайностями; не имея своей собственной силы, они сближались с иноземными державами, которых могли эксплуатировать в свою пользу, и вступали в связи, совершенно противоречившие их основным принципам.
Это всего яснее обнаружилось в их отношениях к тирану Клисфену, которого они сначала вполне последовательно проклинали, отвергая все его преступные предложения, тогда как впоследствии они же вступили в теснейшие сношения и с ним и с его семьей и получили от него великие милости. Дельфы оказались непоследовательными в отношении к Орфагоридам, подобно тому как и Спарта в отношении к Писистратидам, оба города никогда не оправились от последствий этой измены принципам.
Дельфы утратили уважение, которым пользовались в народе, стой поры, когда он увидел, что то самое жречество, от которого прежде исходили основные истины нравственности, отныне старается удержаться посредством интриг и других бесчестных средств. Гибельнее всего действовала на Дельфы сила золота, которое больше всего отравляло здоровый дух эллинского народа. Уже давно азиатское золото склоняло жрецов ставить милости варварских царей выше, чем это было прилично национальному эллинскому святилищу. Когда же сначала благодаря Алкмеонидам, потом – Клеомену, пытавшемуся с помощью оракула отделаться от Демарата, разделявшего с ним власть, народ увидел, что изречения дельфийского бога покупаются за деньги, то значение бога должно было пасть в глазах эллинов. В эту пору Дельфы и перестали играть роль центральной силы в стране; единство, олицетворяемое ими, распалось, и взамен его выдвинулись два государства, каждое из которых, стремясь занять первенствующее положение, старалось даровать народу новое единство. Но подобное стремление могло достигнуть цели лишь путем борьбы.
Во время греко-персидских войн Дельфы были только тенью своего прежнего величия, и страна не имела никакого единства в ту именно пору, когда наиболее нуждалась в нем. Оракул отличался трусливостью и нерешительностью, он даже запрещал отдельным государствам действовать решительно (так, например, он внушал это книдийцам, критянам и аргивянам); все великие деяния, совершившиеся в эту пору, исходили от отдельных общин, которые именно в силу этого и освобождались от всякого руководства оракула и от всех влияний мантики. Дельфы остались общим домашним очагом эллинов, но и в них поддерживались лишь старинные формы, а первоначальное значение святилища было до такой степени забыто, что, прямо противореча основным его законам, чествовались даже такие кровопролитные победы, которые были одержаны эллинами над своими же соплеменниками, посредством сооружения памятников в Дельфах.
