Опасность Пелопоннесской войны была отвращена, но Афины все еще не могли предаться чувству полной безопасности. Их не только подстерегали и на суше и на море старые враги, Фивы и Эгина, но и с противоположного берега грозили новые нападения. Гиппий все еще был силой. Он только потому отклонил гостеприимство, предлагаемое ему Македонией и Фессалией, что имел больше шансов в Малой Азии подготовить новое нападение на Афины. Артаферн, сын Гистаспа, чувствовал себя уже потому оскорбленным афинянами, что они нарушили заключенный с ним договор. Гиппий поддерживал это неудовольствие, и когда афиняне, проведав о его происках, пожелали противодействовать им высылкой нового посольства, то оно ничего не принесло с собой, кроме повеления сатрапа снова принять к себе Гиппия. Граждане остались непоколебимы вопреки всем угрозам и в мужественном самосознании не страшились даже дать отпор и царству персов.
Таково было содержание пяти роковых лет, последовавших за падением тирании и имевших столь решительное значение для всей истории Афин. Освобожденные чужим оружием, вовлеченные из одной революции в другую, Афины среди тяжких бедствий развились в самостоятельное гражданское государство. Всеми оставленные, теснимые ужасами войны, угрожавшими даже самому существованию города, Афины возвысились до ясного сознания своего исторического призвания и с твердостью заняли то новое положение, в котором они предстали перед государствами их родины и чужих стран.
Этот достойный удивления мужественный образ действий афинян объясняется только законами Солона, которые среди всех бурь того времени с незримой силой создали из жителей города свободное гражданство, опиравшееся на прочные нравственные основы. Под управлением Писистрата эти законы были охраной государства; уважение, оказываемое им тираном, возвысило их значение, и если господство Писистратидов было действительно лучшим из всех подобных правлений, пережитых Грецией, то причина этого заключается в том, что афинские тираны всегда имели перед собой законодательство, внушительному влиянию которого они не могли противостоять. Все дурное и превратное, что обычно влекла за собой тирания, исчезло бесследно; хорошее же удержалось, потому что оно согласовалось с духом Солона, – особенно удержалось благоустройство города и страны, процветание науки и искусства, центральное положение, которое афиняне заняли в духовной жизни эллинов, значение, приобретенное ими на суше и на море, и внешние сношения, которые были завязаны с того времени с Кикладами, Геллеспонтом, Аргосом, Фессалией и остались важными навсегда. В продолжение 27 счастливых мирных лет народ успел сжиться с законами Солона, хотя все образованные афиняне и сознавали, что законы эти не могли применяться вполне, пока в замке жил властитель, окруженный чужеземным войском, и пока он управлял государством в интересах хотя мудрой и умеренной, но все-таки своекорыстной династической политики.
Напротив, после убийства Гиппарха тирания всей своей тяжестью легла на афинян. Свобода снова была отнята у них, общественное судопроизводство отменено: честь женщин, имущество и жизнь мужчин были предоставлены деспотическому произволу, поддерживавшему свое господство при помощи самых дурных людей и недоверчиво следившему за жизнью общины. Тогда пробудилось глубокое сожаление о законах Солона, все блага которых граждане постигли только в этой школе бедствий. Поэтому когда были сняты оковы деспотизма, все единодушно устремились к одной цели – прочно и полностью овладеть этими благами. Измена Исагора усилила озлобление против каждого нападения на самоуправление народной общины; во всех государствах проявлялось глубокое отвращение к возобновлению тирании, особенно в Афинах, где вся тяжесть господства партий была достаточно изведана. Счастье афинян состояло в том, что они не стремились к неопределенной и бесформенной идее свободы, а, наоборот, желаемая ими свобода заключалась для них в их старинной конституции, все еще имевшей юридическое значение. Поэтому-то и Клисфен не мог ничем столь существенно содействовать лучшей будущности государства, как придав этой конституции полную силу, чем, конечно, он отнял у своего личного честолюбия всякую надежду на успех.
С духом и содержанием этой конституции афиняне были давно знакомы, поэтому все дело шло по пути мирного развития, с другой стороны, однако, полное осуществление конституции было чем-то совсем новым, так что с ней началась новая эпоха, новый расцвет и возрождение всего государства.
Общественным судопроизводством народ был огражден от произвола должностных лиц; его личная свобода была гарантирована тем, что он мог, представив за себя поруку, избавиться от предварительного заключения. Все имели свою долю в пользовании имуществом и державными правами государства; доходы с государственных земель, например с рудников, делились между гражданами; неправильное обложение податями было невозможно. Основным оплотом уложения было правило, запрещавшее издавать такие законы, которые относятся лишь к одной отдельной личности и не имеют одинакового применения ко всем гражданам; прежними личными законами были дарованы привилегии некоторым родам, на которые тирания могла бы опираться. Поэтому от упомянутого основного закона отступали, лишь когда речь шла о предотвращении тирании; государство тогда нуждалось в средстве удалять законным путем отдельных лиц, которые своим чрезмерным влиянием на умы подрывали установленное равенство граждан и грозили государству введением господства одной какой-нибудь партии. При помощи остракизма народ охранял свою свободу; для того же, чтобы при применении его избежать всех происков партий, было определено, что после публичного предварительного совещания необходимо единогласное решение 6000 граждан, чтобы один из них мог быть удален из их среды.
Дворянское происхождение не давало гражданских прав, и со времен Клисфена дворянские корпорации не имели более связи с политическим делением граждан, в религиозном же и родовом отношении права их остались неприкосновенными. И теперь, как и прежде, члены родов сходились вместе для жертвоприношений; при помощи усыновления они могли усиливать свою численность; и особое уважение, которым пользовались члены старых семей, приносившие личными добродетелями честь своим предкам, долго удержалось в Афинах. Из их среды охотно выбирали архонтов, полководцев, послов; не видно и следов ненависти общины к дворянству.
Вообще, несмотря на все нововведения в народе осталась верная привязанность к старине. Она поддерживалась религией, упрочивавшей значение жреческих родов. Таким образом, и впредь уцелел обычай избирать жрицу богини города из поколения Бутадов; за древним родом Праксиергидов осталось почетное право очищать священный образ на Плинтериях; ежемесячно крепостной змее подносилось медовое печенье, чем наглядно напоминалось о личном присутствии богини замка и питомца ее Эрихтония. Так, религия соединяла молодое поколение с предшествовавшими, новых граждан с коренным населением; она хранила и оживляла воспоминания о далекой старине, покровительствовала основам аттического благосостояния, земледелию и растениеводству. Поэтому священный плуг Афины, подобно палладиуму города, охранялся под особым присмотром бузигов, и на каждом панафинейском празднестве дело не обходилось без появления фаллофоров, старых и почтенных аттических сельских хозяев, носивших в праздничной процессии оливковые ветви в честь местной богини.
