В то время как Солон, ни в чем не утратив своего достоинства и независимости, оставался в Афинах вплоть до своей смерти (олимп. 55, 2; 559 г.), вожди партий и открытые противники Писистрата вынуждены были уступить ему и в укромном месте выжидать более благоприятной поры. Так Алкмеониды вторично отправились в изгнание, Ликург также удалился отдел. Их партии рассеялись, в течение некоторого времени незаметно было ни тени противодействия, когда наемники тирана проносились по улицам запуганного города.
При всем этом новый диктатор не был в состоянии создать в силу первой своей победы прочный порядок вещей, было лишь положено начало новым междоусобиям. Положение дел в Аттике было таково, что господствующая партия имела перед собой две другие партии и могла опасаться их объединенных сил. Средняя партия паралиев, смотря по обстоятельствам, сближалась то с той то с другой стороной, что вполне шло к шаткому положению Алкмеонидов. Мегакл искал соглашения с Ликургом, общими усилиями им удалось отстранить Писистрата, прежде чем он успел упрочить свою власть. Он был вынужден выступить из Афин, но не покинул страну, а оставался в горах Диакрии как независимый властитель. Таким образом, следующие годы прошли в Афинах в открытом междоусобии, пути сообщения стали небезопасны, общественное доверие было подорвано; никто не знал больше, кто же настоящий властитель страны.
Писистрат не ошибся, когда не поверил в продолжительность согласия между его противниками. Он вскоре заметил, что вследствие тесного сплочения педиэев Алкмеониды и их приверженцы отодвигаются на второй план; он имел основание верить, что они не снесут этого, разгадал существенно демократический характер их направления и мог рассчитывать на сближение с ними. Мегакл действительно послал гонца в Диакрию и, отказываясь лично от тирании, велел предложить Писистрату руку своей дочери Кэзиры. Для возвращения изгнанного властителя был .придуман хитрый план, возникший, несомненно, в голове изобретательного Писистрата.
Приближалось празднество в честь Афины, во время его в город направлялась из провинции процессия; с ней сама богиня, которую изображала дева, отличавшаяся статностью и знатным родом, являлась народу воочию, восседая высоко на колеснице. В этой процессии, расстроить которую никто не смел, Писистрат и вернулся в город и снова стал властвовать там, опираясь на свою партию и на приверженцев Алкмеонидов.
Но и эта связь не была естественной. Дочь Мегакла чувствовала себя обиженной в доме своего мужа, который не хотел иметь потомства от этого брака; отец ее снова увидел, что служил только средством для достижения замыслов противника; к своему стыду он дожил до того, что память о древнем проклятии, павшем на его род, была восстановлена и что все планы, задуманные им для блага своего рода, были расстроены. Гнев его распалился, и прежде чем Писистрат успел настолько усилиться, чтобы обходиться без денег и помощи партии Алкмеонидов, он отпал от него, снова перешел на сторону педиэев и сумел в короткое время произвести такой переворот, что тиран и его пособники не только должны были оставить крепость и город, но и покинули афинское государство. Тиран был предан отлучению, и его земли были правительственным путем проданы. Ввиду небезопасности жизненных условий никто не отважился приобрести эти земли, кроме одного только человека, Каллия, сына Фениппа, со смелой решимостью приобретшего имения беглого тирана; он не хотел доставить ему даже в изгнании утешения думать, что он держит афинян в страхе и трепете.
На этот раз было проявлено больше осторожности. Все ненавидевшие тирана тесно сплотились, образовалась сильная партия республиканцев, верных конституции; к их числу принадлежал и упомянутый выше Каллий, первый представитель своего рода, отличавшийся богатством и занявший видное положение. Алкмеониды примкнули к этой партии, то же сделала и большая часть родов, оскорбленных возвышением тирана. Таким образом удалось создать более прочный порядок вещей в Афинах, так что даже Писистрат не мог уже найти никакого случая завязать интригу; удивленный стойкой выдержкой граждан, он будто бы был даже готов отказаться от всяких надежд на возвращение.
Но для семьи, изведавшей уже прелесть неограниченного господства, тяжело было снова привыкать к мещанской жизни. Сыновья Писистрата, живо сознававшие всю силу своих дарований, менее всего расположены были отречься от надежд, на которых воспитывались. Поэтому на семейном совете над всеми одержал верх голос Гиппия, который не хотел слышать об отречении. Последняя неудача, по его мнению, произошла только от необдуманности. Божественные изречения, составившие оплот величия семьи Писистрата, не могут оказаться ложными. Не может быть иной политики, кроме восстановления в третий раз, с помощью более сложных и широко задуманных усилий дважды утраченной драгоценной власти.
Увещания Гиппия не встретили серьезного противоречия. Уже сам выбор места для жительства семьи показывает, что Писистратиды удалились лишь для того, чтобы снова возвратиться. Конечно, и семейные связи могли побудить их направиться в Эретрию; этот город находился вследствие общего культа Артемиды в древнейшей связи с Филедой, родиной Писистратидов, и Бравроном, главным городом этой местности. Но гораздо сильнее влияли тут политические соображения, для осуществления которых они вне Аттики не могли бы найти лучшего места, чем Эретрия. Здесь они были близко от своих диакрийцев, отсюда они могли следить за всеми движениями в наиболее взволнованной части аттического государства, и если бы выдался благоприятный случай, они могли бы быстро прибыть к месту сухим путем или водой. С другой стороны, они находились здесь в центре обширных торговых сношений и имели случай завязать связи с родственными движениями, обнаружившимися на островах и по ту сторону моря, и приобрести таким образом новые источники усиления власти.
Это было тем легче, что здесь они жили не как частные люди, а как владетельные князья, которые, будучи отстранены от престола, все еще преследуют с неослабным рвением свою династическую политику. Деньги доставляли им серебряные рудники на Стримоне, обладанием которыми они, вероятно, были обязаны своим семейным связям в Эретрии, потому что выходцами отсюда был основан целый ряд поселений на фракийском берегу. Обладание этими богатствами и личная репутация дали Писистратидам возможность и в изгнании быть такой силой, с которой государства и владетельные лица не упускали случая вступать в переговоры. Многие верили в их будущность и помогали им деньгами, рассчитывая получить их назад сторицей.
Так, особенно фиванцы выказывали готовность помогать различными способами. Их тревожила свобода гражданского развития в соседней стране, они поддерживали претендента, в котором видели укротителя демоса и с которого могли теперь взамен даваемых заимообразно денег взять важные обязательства. Подобно этому завязаны были связи с Фессалией и Македонией, даже с городами Нижней Италии, и чем больше возрастали средства, тем в большем количестве стали являться волонтеры, искатели приключений, люди предприимчивые, лишившиеся отечества вследствие подобной же борьбы партий и полагавшие, что скорее возвратятся на родину, если свяжут свою судьбу с судьбой Писистрата. В числе таких членов партии важнейшим и желаннейшим был Лигдамидиз Наксоса. Само собой разумеется, что Писистрат не собирал вовсе дружин для того, чтобы на каком-нибудь военном поле устраивать бесполезные смотры и бесплодно тратить свои деньги; он сделал все, чтобы иметь наготове годных к бою и привыкших к победам воинов. Он держал в блокаде берега, где жила враждебная партия, и фарватер Эврипа. Он пользовался корабельщиками и их судами, чтобы эксплуатировать свои имения на Стримоне, он изобретал смелые предприятия, чтобы при помощи их умножить свои средства, теснее привязать к себе приверженцев и привлечь внимание афинян. Весьма вероятно, что к тому же времени относятся и его предприятия на Геллеспонте, вследствие которых Лесбос и Афины вторично вступили в сношения друг с другом.
Афины уже давно находились в сношениях с Геллеспонтом, важность северных морских путей для подвоза зернового хлеба была понята афинянами, и они зорко следили за всем, что происходило в тех странах, особенно же за всеми предприятиями митиленцев. В ту пору эти последние находились на высшей степени духовного развития, которой не достигала еще ни одна ветвь эолийского племени. Могущественные дворянские роды управляли государством, поощряли искусства и при помощи обширной морской торговли увеличивали свои богатства. К концу VII века они пытались распространить свои владения и на материк и стали колонизировать территорию Троады, желая основать государство, которое охватывало бы оба берега пролива. Имена вроде Скамандронима, встречавшиеся в благородном роде, к которому принадлежала и Сапфо, показывают, в какой степени поддерживалась связь с Илионом.
Если вообще имелось в виду положить основание морскому владычеству, то пригоднейшим средством для этого должно было явиться укрепление Сигиона на Геллеспонте. Этот замысел привлек внимание афинян. Во время их внутренних волнений отвлечение умов на внешние дела показалось выгодным; аттический военачальник по имени Фринон, одержав в олимп. 36(636 г.) победу на Олимпийских играх, вел войну с митиленцами. Он пал в единоборстве с Питтаком, и после долгих раздоров, во время которых третейским судьей был избран Периандр, обе стороны удержали за собой прежние владения; Сигион, однако, остался за митиленцами.
