Тем временем Писистрат неуклонно шел по пути к тирании. Число его телохранителей было увеличено с 50 до 300 и 400, под конец это название носила вообще любая толпа наемников, находившаяся в его распоряжении и создававшая ему такое положение, которое уничтожало основное условие республиканской конституции, равенство перед законом. Ближайшим последствием этого было то, что другие знатные люди страны стали вооружаться и собирать свои силы, для того чтобы либо самим захватать господство, либо по крайней мере занять самостоятельное положение.
Могущественным лицом в Аттике и смелым противником Писистратидов был сын Кипсела Мильтиад. Огорченный новейшими событиями, оттеснившими его от пути к славе, сидел он однажды перед своим домом и смотрел на улицу через ворота. В эту минуту проходила группа людей в чужеземных фракийских одеяниях, боязливо и с любопытством озираясь на дома; видно было, что они ищут себе дружеского привета и гостеприимно распахнутой двери. Мильтиад велит зазвать их и по обычаю его дома предложить чужестранцам кров и гостеприимство. Никогда такое радушие не было так скоро вознаграждено. Едва переступили они порог, как приветствовали Мильтиада своим господином и, по фракийскому обычаю, чествовали его как своего царя.
То были посланцы от долонков, живших на фракийской косе у Геллеспонта. Теснимые северными племенами, они почувствовали необходимость главы, вокруг которого они могли бы сгруппироваться. Им нужен был такой человек,, который, подобно царям героического периода, мог бы основать свои права на первенствующее значение на обладание высшим развитием; поэтому они просили себе у пифии греческого мужа, которому они могли бы вверить свою судьбу. Они получили в ответ указание, что им нужно идти по священной дороге в Афины и предложить первому, кто их пригласит к себе, царский сан от лица их народа.
Таким образом, при посредстве дельфийских жрецов, выказавших свою признательность за великие услуги Афин, состоялся этот необычайный вызов, обращенный к афинянину из поколения Кипсела, к человеку, которому давно уже тесно было в рамках республики Солона, а теперь стало совсем невыносимо жить, после того как приходилось преклоняться перед ненавистным человеком из того же сословия, что и он сам. Писистрат же мог только порадоваться удалению опаснейшего из своих противников; Солон, по-видимому, тоже благоприятно отнесся к предприятию Мильтиада, без сомнения, имея в виду интересы развития морского могущества Аттики, для которой несказанно важно было занять прочное положение у Дарданелл, чтобы не допустить там продолжения господства Мегары. Старая ссора соседей в известной степени продолжалась и в колониях.
Вероятно, многие афиняне, свойственники Кипселидов или же примкнувшие к ним в эту пору, последовали за Мильтиадом. Есть основание думать, что под дельфийским влиянием все предприятие сочли исходящим от самого государства и придали ему известную форму, хотя первоначально Мильтиад весьма мало расположен был подчиняться какому-либо чуждому авторитету и искал только нового и обширнейшего поприща для себя и для своего рода.
Участие Солона в этом деле было последним следом его общественной деятельности. В то время как Писистрат старался посредством насилий и хитрости избавиться от своих противников, он оставлял Солона в покое; он уважал его, насколько мог, и был рад тому, что он не стоял на пути его честолюбия. Чем более возрастало недовольство и чем самоуправнее становилось правление, тем настойчивее как бы невольно раздавался призыв Солона к умеренности. Так как он всегда повторял те же предостережения и всегда безуспешно, то эту благородную личность стали осыпать насмешками. Люди пожимали плечами при виде предвещателя несчастий, добродушного и старчески расслабленного идеалиста. Под конец он удалился отдел в тишину своего дома и тесного кружка старых и новейших друзей, которые понимали его горе и живо воспринимали заветы его мудрости. Семена, зароненные в их сердца, не пропали бесплодно. В числе афинян все-таки были люди, которые, несмотря на смуты, бравшие уже верх, твердо верили, что дальновидные идеи Солона должны осуществиться. К числу таких людей принадлежал Мнезифил, который в свою очередь воспитал Фемистокла в духе политики Солона.
Солон привык считать свое счастье не зависящим от внешних обстоятельств, он не мог завидовать торжеству своих противников, и неблагодарность народа также не могла лишить его душевной ясности, неразлучной с ним и вполне цельно отразившейся в его поэтических произведениях:
Нередко злых людей вижу я в счастье, а благородных душой в горе и бедности,
Но ни за какую цену не поменяюсь я с первыми,
Не отдам за богатство добродетель, это вечное благо;
Богатство сегодня одного осчастливит, а завтра оно уже у другого.
Человек, который так думал, радостно сознавая чистоту своей совести, и думы свои воплощал в поэзии, мог продолжать жить в городе Писистрата, не ведая ни зависти, ни радости. Когда тиран обезоружил народ и занял крепость, Солон выложил свое оружие перед дверью на улице. Слуги тирана могли там сами найти доспехи Солона, владелец их уже послужил на своем веку родному городу и на войне и в мирное время, сколько мог.
