Гомер восхвалял геренского Нестора и ставил медовые речи, исходившие из его уст, наряду с геройскими деяниями Ахиллов и Агамемнонов. Писистратиды вели свой род от потомков Нестора и в доказательство справедливости этой ссылки на славных предков указывали на свое ораторское мастерство, как на наследственное достояние своего рода. Это была богатая семья, поддерживавшая обширные связи и жившая в Филеде близ Браврона, она обладала значительной полосой земли, табуны ее коней паслись на Марафонских горах и при помощи их она выигрывала себе венки близ Алфея.
Главой семьи был Гиппократ, о котором рассказывают, что он у алтаря Иамидов и Олимпии обратился к богу с мольбой о даровании потомства и услышал возвещение о предстоящем рождении великого сына. Сын этот родился за 600 лет до н.э.
Ему дали обычное в доме Нелеидов имя Писистрат, очень рано оправдал он своими блестящими дарованиями ожидания отца.
Во время борьбы с Мегарой он имел случай отличиться взятием Низеи. Он разделял убеждения Солона, своего родственника по матери, до тех пор, пока речь шла о возвеличении славы родного города посредством смелых подвигов. Но когда потребовалось от сильных в стране людей содействие делу мира во имя самоотверженного патриотизма, Писистрат пошел иной дорогой; он слишком избалован был счастьем, слишком воспитался на эгоистических планах, чтобы согласиться стать простым гражданином в ряду других граждан.
Он удвоил рвение, стараясь образовать в среде народа, жившего на Парне и Брилессе, партию своих верных приверженцев. Он сорил деньгами, держал открытый дом, оставлял свои сады без присмотра; он неослабно изображал массе ее бедственное положение, обманутые надежды и рисовал ей блестящую будущность. Он сумел заменить аристократическую спесь любезностью и обходительностью и выдавать себя за бескорыстного друга всех угнетенных; обаятельное впечатление его личности и его речей неотразимо действовало на массы; в лице его впервые сложился образ аттического демагога.
В отличие от своих противников он имел все вероятности успеха. Так, хотя партия педиэев, предводимая Ликургом, сыном Аристолаида, была также цельная и замкнутая и хорошо знала, чего хотела, но она стремилась скорее идти вспять, чем двигаться вперед; к ней принадлежали те люди, по мнению которых Солон зашел слишком далеко; у них не было цели, которая возбуждала бы их к дружным стремлениям. Роды, бывшие представителями крупной собственности, держались друг друга лишь во имя сословных интересов; они не желали себе деятельного руководителя, в свою очередь мелкие собственники не имели никакого желания рисковать жизнью и добром ради совершенно чуждого им дела.
Своеобразное положение занимали Алкмеониды, дальние родственники древней царской династии, превосходившие всех страстностью своих стремлений занять первое место в государстве. С той поры как они вернулись на родину, они не имели прочного положения. Со старым местным дворянством они не могли ладить; с тех пор как оно отступилось от них, между обеими сторонами открылась бездна, которую ничто не могло наполнить. Это как бы указывало Алкмеонидам на союз с партией действия, но эта партия ничего не хотела слышать о людях, запятнавших себя кровью друзей Килона, так как в нее вошли многие члены прежней партии Килона. Оставаться же во второстепенной роли было для Алкмеонидов немыслимо, и поэтому они должны были прибегнуть к помощи заграничных связей и затрате чрезмерных капиталов.
В обоих отношениях семья эта была необычно счастлива. Она воспользовалась еще первой своей ссылкой для того, чтобы завязать прочные связи с Дельфами и приобрести выгодную репутацию. Алкмеон был военачальником во время священной войны; он вступил в сношения с Сикионом, породнился с Клисфеном и этим уже был неизбежно вовлечен на путь политики, враждебной дворянству и алчной на нововведения. С 574 года Клисфен и Алкмеон избрали себе общего наследника и, естественно, заботились о его обеспечении. Таким образом, эгоистические планы шли все дальше; Алкмеон сумел оказать услуги лидийскому посланнику в Дельфах, был приглашен в Сарды и вышел из королевской сокровищницы богатейшим из эллинов. Когда Геродот описывает, как Алкмеон наполнил платье и обувь золотом, покрыл волосы золотой пудрой, надул себе щеки золотом,– то это картина, созданная народным остроумием и бывшая тогда в сильном ходу.
С этой поры возрастает блестящее положение этого рода. Он нашел средства, чтобы сравняться в роскоши и особенно в разведении коней с семьями тиранов. Отныне Мегакл, сын Алкмеона и зять Клисфена, выступает в Аттике в качестве вождя партии; так как демократическая партия находится в руках Писистрата, то он образует себе среднюю партию из паралиев, в чьих округах преимущественно находились его поместья. По богатству Алкмеониды превышали силы обеих враждебных им сторон, но не пользовались доверием; в них была какая-то сдержанность и натянутость, мешавшая им стать на деле людьми народа. Притом и паралии вследствие разбросанности их поселений не способны были развиться в замкнутую партию; к тому же, предавшись своим занятиям, они вообще жили беззаботно и в довольстве, так что им не было много выгоды рисковать переворотом общественного строя.
При таких обстоятельствах Писистрат, естественно, стоял выше своих противников; из всех вождей партий он был даровитейшим, беззаветно готовым на все крайности, его приверженцы были лучше всех организованы,– то был крепкий, суровый горный народ. Таким-то образом Писистрат стал могущественнейшим вождем партии, предметом наибольшего удивления и сильнейшей ненависти в Афинах. Когда он убедился в том, что все приготовления окончены, он начал туже игру, которая до него помогла уже многим властолюбцам достичь их цели.
Окровавленный, прискакал он раз на обагренных кровью конях на переполненный народом рынок и рассказал теснившейся вокруг него толпе, как он с величайшим трудом спасся от преследований своих врагов, которые не успокоятся до тех пор, пока не погубят его окончательно и не разрушат всех его замыслов, направленных к благу народа. Когда толпа была достаточно распалена всем, что увидела и услышала, из среды его приверженцев выступил вперед Аристон с целью воспользоваться благоприятным случаем и предложил собравшемуся народу дать Писистрату, мученику за народное дело, свиту телохранителей, которая бы охраняла его личность от злоумышлении противной партии.
Так сделан был решительный шаг. Ни один здравомыслящий наблюдатель не мог бы заблуждаться относительно значения всего происшедшего, но одни были слепы, другие не хотели ничего видеть; истинных патриотов было мало, и они были бессильны. Солон был поражен чувствительнее всех. Он вмешивался в толпу, старался раскрыть глаза ослепленным, возвратить одураченных на истинный путь, ободрить трусливых, он предостерегал, укорял их:
Глупцы, вы слышите притворные речи лукавого мужа;
Ужели никто из вас не видит, что следует у него за словом?
Порознь все вы, и лукавы и хитры, словно лисицы,
А взятые вместе вы ограниченны и неразумны.
