С поездками Солона в Египет и Азию связаны различные рассказы, по большей части возникшие потому, что греки впервые в Солоне увидели образец совершеннейшего эллина и сочли подражание ему целью своего национального развития. Для того же, чтобы выставить это сознание во вполне ясной форме (что соответствовало всегдашней потребности греческого духа), они сопоставили с великим эллином знаменитых людей других стран, именно царя лидийцев Креза, который со всеми своими сокровищами, со всем блеском своего двора никак не мог вызвать в скромном гражданине ни удивления, ни признания его счастья, а затем, уже на развалинах своего величия, был вынужден отдать справедливость мудрому афинянину в том, что действительно есть только один вид человеческого счастья,– честная жизнь и совесть, чистая перед богами.
Еще в древности подвергали сомнению встречу Солона с Крезом, и если Плутарх, опровергая сомнения, указывает на то, что настоящий рассказ слишком уже соответствует характерам обоих лиц, то он не сознает, что эта внутренняя правдоподобность, делающая для нас этот рассказ столь драгоценным, заставляет тем более подозревать историческую достоверность события, поэтому совершенно бесполезными являются также и старания посредством различения более ранних и позднейших поездок устранить хронологическую несообразность, возникающую оттого, что в действительности Крез вступил на престол лишь 23 года спустя после окончания путешествий Солона (593–583). Солона ставят также в личные отношения и к фараону Амасису (царствовал с 570 г.), и к египетским жрецам Сонхису Саисскому и Псенофису Гелиопольскому, которые будто бы рассказали ему о древнейших сношениях греческих племен с нильскими странами. Во всяком случае в этих преданиях отражается верное представление о связи, соединявшей в ту пору берега Средиземного моря между собой, о широко разнесшейся славе Солона и о его живом интересе к изучению мудрости и летописания чужих стран. Точнее всего доказано, из всех его заграничные сношений, пребывание его на Кипре, где он был гостем и благодетелем царя Филокипра.
В Аттике не существовало таких явных и несложных контрастов, как в дорийских государствах, где чуждый и местный элементы противостояли один другому. Поэтому непостоянное колебание с одной стороны в другую продолжалось там дольше, партий было больше, чем где-либо, и каждая из них не в такой степени была замкнута в себе. Они сменяли одна другую, различаясь в степени силы, влиянии и тенденциях; таланты и личность вождей имели тут решающее значение.
Замечательно, что важнейшие вожди партий все были членами родов. Народ в ту пору был еще сильно приучен к тому, чтобы представителями и руководителями его были дворяне; с другой стороны, и само дворянство в такой степени распалось, что нельзя было опасаться ни дружного действия аристократов, ни восстановления старинного царства эвпатридов. Разумеется, из числа родов только самые богатые имели средства и эгоистические поползновения создавать партии. Это были те семьи, который приобрели себе выдающееся положение благодаря разведению коней и своим победоносным четырехконным колесницам и вместе с тем усвоили те властолюбивые стремления, которые в ту пору, точно заносимые поветрием, возникали всюду, где среда была взволнована духом партий. Члены этих родов были магнатами в стране; сознание собственного достоинства было слишком сильно в них, чтобы они могли подчинить себя духу примиряющей, мещанской справедливости; эти стремления к противодействию также значительно поддерживались связями с иностранными владетельными домами. Таким образом выдвинулся Килон со своей партией, так особняком среди народа стояли Алкмеониды, аттические Кипселиды, к числу которых принадлежал Гиппоклид, роды Ликурга и Писистрата. Происхождение их и расположение мест их жительства содействовали оттенению контрастов.
Отныне богатые роды начали всеми способами искать себе точки опоры; они приобретали умение привлекать бедных людей, принимая на себя охрану их прав, приходя к ним на помощь и словом и делом, исполняя их поручения в городе, давая им деньги взаймы, делая подарки и держа открытым дом, чтобы выставить себя друзьями народа. Несколько родов соперничали друг с другом в этих заботах, все сильнее понуждая тем друг друга принимать обособленный характер партии; каждый род водружал свое собственное знамя; каждое направление, проявившееся в народе, имело своих представителей; не было их лишь у политики взаимного согласия. И Солон, основывавший свое влияние на соглашении граждан между собой, бессильно стоял среди борющихся партий и видел, как перед ним распадалось дело всей его жизни, он увидел, что судьба его страны снова поставлена в зависимость от кровавых переворотов и что государство, словно корабль перед самым входом в гавань, снова отброшено в пучину бушующего моря.
В этих условиях оказалось великим счастьем, что вследствие древнейшей совместной оседлости населения в самих Афинах и в их окрестностях страна была так прочно объединена, что могла считаться обеспеченной от распадения. Аттика без Афин была немыслима; иначе под влиянием различных семей, имевших в руках средства для введения тирании, образовались бы различные мелкие владения, подобные тем, на которые распалась Арголида. Теперь же речь шла лишь о том, кто из вождей партий всех искуснее и смелее сумеет воспользоваться своим положением и стать повелителем Афин и Аттики.
В борьбе партий тот имеет всегда значительное преимущество, кто намерен идти дальше других и опирается на ту часть населения, у которой скопилось больше недовольства. В данном случае такими людьми были бедняки, пастухи, угольщики и виноделы в горах. Они находили, что Солон не оправдал их ожиданий, они рассчитывали на прямые выгоды, на раздачу земель, на уравнение земельной собственности. Здесь было легче всего взволновать страсти; здесь пришлось бы иметь дело с людьми, которым нечего было терять и которые могли только выиграть от движения, здесь возбуждающее слово должно было найти благоприятную почву. Речь же нигде не была такой силой, как среди легко возбуждающегося и охочего послушать афинского народа. Поэтому образование в среде аттических эвпатридов издавна направлялось предпочтительно к развитию ораторского искусства, и та сила, которой Солон пользовался для блага страны, должна была теперь служить эгоистическим целям вожаков партий.
