В Греции был обычай праздновать годовщину побед, одержанных на состязаниях; тогда победитель, сопровождаемый товарищами и свойственниками, украшенный венком, который составлял вечную славу и его семьи и его родного города, шествовал по его улицам к храмам богов, и всем согражданам его в ту пору живо представлялось необычайно высокое значение этого человека. Поэтому Килон выбрал такой именно день, когда он мог, не возбуждая недовольства, окружить себя значительной толпой друзей для исполнения своего замысла; в этом решении его укрепила и пифия, указавшая ему, что великое празднество в честь Зевса принесет ему счастье. Как мог Килон подумать при этом о каком-либо другом празднестве, кроме олимпийского праздника Зевса, которое в глазах его как олимпионика было центром всего эллинского круга празднеств! Он забыл о том, что в самой Аттике под именем «величайшего празднества», или диазий, чествовался древнейший местный праздник Зевса, ничем не уступавший, по мнению афинских патриотов, празднеству пелопоннесскому. Во время диазий народ расходился по деревням, тогда как на олимпийский праздник Зевса все стекались в Афины. Замок был взят без труда, ворота были заняты, но больше ничего нельзя было сделать. Килон вскоре увидел, что ошибся в расчетах. Несмотря на недовольство, охватившее народ, в нем было еще достаточно единодушия, чтобы чувство негодования, возбужденное насильственным прерыванием религиозного празднества, возобладало в массе. Это негодование открыто и решительно обратилось против гражданина, захотевшего воспользоваться торжеством для изменнического замысла; народ дружно стекался, чтобы снова овладеть замком. Но Акрополь был не только цитаделью, но и религиозным центром, поэтому с занятием его прервалось и ежедневное общение с богами – покровителями страны, а также и принесение жертв. Ввиду отчаянного сопротивления заговорщиков пришлось, однако, оставить отряд, достаточный для блокады крепости, и дать полномочие городским властям довести по их указаниям борьбу до конца.
Когда Килон убедился в тщетности своих надежд, он вместе с братом спасся бегством по потайному ходу; остальная дружина держалась еще некоторое время, но из-за голода вынуждена была сдаться. По-видимому, все это происшествие осталось без последствий, и старый порядок вещей снова укрепился. Тем не менее, заделом Килона последовал целый ряд связанных с ним событий.
Когда властвовавшее дворянство пришло снова к руководству всеми делами, в его глазах проступок Килона против божественного величия отступил на второй план; в замысле Килона оно увидело посягательство на свои собственные привилегии и достоинство и из простой борьбы сделало борьбу партий. Раздраженные тем, что зачинщик избежал их преследования, архонты вторглись в отворенные крепостные ворота и увидели побледневших от голода противников, сидящих на ступенях алтаря. Они увлекли их за собой, обещав даровать жизнь, но едва несчастные отняли руки свои от алтаря, как на них бросились вооруженные люди и положили их на месте. Некоторые привязали себя длинными веревками к изображению Афины, думая таким образом беспрепятственно спасаться от одного алтаря к другому. Но у основания замка, близ алтарей эриний, они были безжалостно умерщвлены. Веревки же, как стали потом рассказывать, разорвались сами собой, так как боги не хотели иметь никакой связи с отступниками.
В несколько быстро пролетевших минут разгула cлепых страстей было совершено непоправимое зло. Слава богобоязненных афинян была навеки запятнана, священнейшее место позорно поругано, и в общине, только было сплотившейся теснее, чем когда-либо ввиду общего несчастья, снова возник разлад. Так-то,– заговорили тогда,– эвпатриды вознаграждают народ за его доверие; они всюду думают только о себе; для удовлетворения своей мстительности они, эти мудрые знатоки законов, взвели обвинения в преступлениях и богоотступничестве на неповинную городскую общину.
Общий гнев особенно обрушился на поколение Алкмеонидов, выступающее тут впервые на историческую арену. Мегакл, один из Алкмеонидов, стоял тогда во главе правительственной партии; его род и его клиенты больше всех приняли участие в нечестивых делах, совершенных в крепости. Поэтому народ, поддерживаемый приверженцами Килона, потребовал наказания Алкмеонидов, не желая, чтобы их вина тяготела над всем городом. Самонадеянно собрались, проведав это, Алкмеониды и с гордостью отвергали шумные требования толпы, ссылаясь на данные им полномочия.
Дворянские роды очутились в неблагоприятнейшем положении; кровавая вина одного поколения нанесла удар всей аристократии, так как прочнейшей основой ее значения было именно то, что во всем, касавшемся божественного или человеческого закона, аристократы были постоянными руководителями народа и незапятнанными руками охраняли общественные святилища. Они стали колебаться между признанием своей вины и сословной честью, и последнее чувство становилось тем живее, чем отважнее был повсюду натиск противной партии, чем резче революционный дух времени оспаривал дворянские привилегии. Совладать с таким положением дел мог бы только человек, который имел бы звание и почетное положение дворянина, но одарен был бы в то же время политическими взглядами, выходящими за пределы сословных интересов, и душой был бы предан благу всего государства. К счастью для Афин, в пору борьбы между партиями в тиши подрастал именно такой человек, в жилах которого текла благороднейшая кровь Аттики, член Нелеева рода и поколения Кодра.
