В течение того времени, которое гости прожили у Клисфена, ему стало ясно превосходство афинян. Он угадал в них более возвышенный дух, который один только мог найти настоящий смысл всего земного; он предчувствовал ту будущность, для которой в тиши созревал их родной город. Но из двух афинян именно Гиппоклид своим богатством, красотой и рыцарской ловкостью, блестящим образом выказавшимися в праздничных состязаниях, заслужил расположение отца. К тому же родство с коринфским домом Кипселидов придавало Гиппоклиду в глазах Клисфена особое значение.
Между тем приближался решительный день. Жертвенные животные были пригнаны в город для большой праздничной гекатомбы; все сикионцы были приглашены в гости и расположились вокруг царских палат; это был самый блестящий день, когда-либо виденный Сикионом. Гиппоклид, уверенный в своем счастье, стал позволять себе всевозможные шалости, и когда он наконец под пьяную руку забылся до того, что принялся забавлять общество неприличными прыжками и плясками, Клисфен воскликнул с негодованием: «Гиппоклид, ты проплясал свое счастье!» и отдал более серьезному Мегаклу руку Агаристы. Обманутый соперник быстро нашелся и сказал: «Какое дело до этого Гиппоклиду?» Изречение это стало с той поры пословицей и метко определяло смелость духа ионийца, который при всякой неудаче только щелкнет пальцами и, не кручинясь долго, попытает счастья в другом месте.
Клисфену удалось породнить свою дочь со значительнейшим домом того города, в котором взор его угадал будущую метрополию ионийского племени. Надежды его приблизились к своему исполнению, когда Агариста родила сына, получившего имя деда. Но ни зять, ни внук не должны были наследовать ему на престоле; счастье Орфагоридов близилось к концу, а вместе с ним иссякали и все великие мысли ионийской политики. Сам Клисфен не дожил, кажется, до поворота обстоятельств, так как через несколько лет после его кончины все еще находились в употреблении введенные им племенные имена. Мы можем, однако, предположить, что лишь только спартанцы освободились, т.е. именно после покорения ими пизанских тиранов, с которыми сикионцы находились, без сомнения, в сношениях, они не замедлили двинуться против Сикиона, где имя дорийцев было более всего поругано. Около того же времени введены были Немейские игры, (олимп. 51, 4; 573 г.), которые были отнесены ко времени Геракла, патрона дорийцев, и возобновили воспоминание о том же самом Адрасте, которого Клисфен лишил почестей. Клеонейцы также заявили самостоятельные притязания на руководство этим празднеством; надо думать поэтому, что и они освободились от гнета Сикиона. Итак, около этого времени могущество царства тиранов было в упадке; после столетнего существования (приблизительно с 670 по 570 год) пал трон Орфагоридов, еще прежде чем подрос младший Клисфен, которому было суждено быть преемником деда уже в другой области.
Сикион был всем обязан трудолюбию своих жителей и дарованием наиболее выдававшихся в его населении родов; без них он остался бы неизвестным провинциальным городом. Не то было с ближайшим к нему городом Коринфом; он был обязан всем своему местоположению. Два моря у перешейка, соединяющиеся здесь сухопутные и морские пути всей Эллады, высокая, обозревающая и море и сушу крепость на скале, омываемой журчащими обильными источниками – все эти преимущества были столь необычайны, что могли, при условии безмятежных отношений жителей с другими народами, послужить поводом к возникновению значительного города.
Как в Арголиде, так и близ перешейка новое государство было основано во время переселения племен не одними только дорийскими родами. Старый город Сизифа был вновь основан с моря, сказания о вторичном основании его возникли в среде мореходов. На корабле приплывает Гераклид Алет, на берегу ему вручают ком песка как залог его будущего владычества, имя и вся личность его совсем не дорийского происхождения. Напротив, образ Алета взят из финикийской мифологии и принадлежит к циклу богов неба. Древние Сизифиды водворяются в городе, между тем как со всех сторон надвигаются новые пришельцы, среди них находится Мелас из Фессалии, ведущий свой род от лапифов. Позднее прибыли из внутренних земель дорийские воины и силой завоевали земли и право гражданства. Рядом с дорийскими племенами в Коринфе существовало и пять недорийских племен, из чего видно, какую массу разнородных элементов населения слило в единый государственный организм царство Гераклидов, опираясь на дорийскую военную силу.
Пятым царем после Алета называют Бакха, сына Прамна, ставшего основателем новой линии. Род его связали впоследствии с родословной прежних властителей, но он все-таки положил начало новой и столь важной эпохе, что потомки его получили, составляя как бы особую династию, название Бакхидов, или Бакхиадов. Величие Коринфа и его историческое значение было существенным образом упрочено в девятом столетии благодаря необычайным дарованиям этого царского дома.
Бакхиады открыли доступ в свой город наплыву трудолюбивых поселенцев, которые здесь, на перекрестке всех греческих торговых путей, надеялись скорее, чем где-либо, добиться счастья. Они охраняли и поощряли всякое важное изобретение; они поняли, что Коринф, по мере того как возрастало его население, должен искать расширения своих владений не сухим путем, а морем, что он не был, подобно сотне других приморских местностей, предназначен служить оживленным переправочным пунктом и вести прибыльную транзитную торговлю, но что назначением его было морское господство.
Величайшее значение имели в этом отношении сношения с Халкидой на Эвбее, где была изобретена разработка руды и установилась торговля ею; промыслы эти были перенесены оттуда на перешеек, по ту сторону которого были открыты морские пути к богатым металлами берегам Италии. Город Халкида на этолийском берегу указывает на этот торговый путь, в котором Коринф был первоначально только центральной станцией.
