Обманутые в своих справедливых ожиданиях ахейцы составили заговор, грозивший опасностью всему государству. Их не удалось покорить, и поэтому при посредничестве дельфийских жрецов пришли к соглашению с ними, в силу которого парфении выселились в Италию. Гераклид Фаланф перевез их за море (187,1; 708 г.), но только обещав оставить за ними право свободного возвращения на родину в случае если бы не удалось их заморское поселение, и право на пятую долю мессинских земель; это ясно доказывает, что им, вероятно, сделаны были прежде подобного рода обещания. Однако они остались на чужбине, и процветание Тарента служит доказательством того, какого запаса мужественной силы лишилась их родина благодаря этому выселению.
Прискорбные факты обнаружили вскоре все недостатки общественного быта, отсутствие внутреннего единства, непримиримый сословный дух дорийцев, односторонность дорийского направления, пренебрежение к более утонченному образованию, предохраняющему от грубости. Тогда стали заботиться об исправлении упущенного, завязали отношения с иноземными городами, где при более свободных условиях жизни эллинское искусство развилось на благо всему народу; стали приглашать чужеземных поэтов, песни которых могли сгладить резкие контрасты и могли действовать на душу человека сильнее поэм Гомера. С восстанием парфениев связано, быть может, прибытие лесбосского певца Терпандра. Переселившиеся на Лесбос беотийцы под влиянием прекрасного местоположения острова и воздействия, исходившего с азиатского берега, довели музыку и пение до высокой степени процветания. Из Беотии также происходили и Эгиды, к даровитому поколению которых принадлежал и Эврилеон, командовавший в мессенской войне центром армии между отрядами Полидора и Феопомпа. И в военное и в мирное время Эгиды пользовались большим влиянием у лакедемоням и благодаря своим обширным племенным связям могли особенно противодействовать чопорному доризму и занести в Спарту плодотворные зачатки общей эллинской культуры. Мы можем отнести к их влиянию то обстоятельство, что Терпандр был призван распространить в Спарте лирическое искусство, которому его творческий дух придал правильность, одолеть злых демонов несогласия посредством целебной силы музыки и расширить тесный круг местной образованности. Искусство его было водворено административным путем и получило определенное положение в общественной жизни: его семиструнная цитра была утверждена законом. Общественное богослужение оживилось введением его торжественных мелодий, и особенно знаменитый праздник Аполлона Карнейского, племенного бога Эгидов, этот праздник, который по своей связи со всеми воспоминаниями о передвижениях дорийского войска стал преимущественно военным торжеством, так преобразился, что с ним было соединено состязание в эолийской музыке. Увеличением пышности праздника желали достигнуть примирения партий, забвения прошлого и положить начало новой, счастливой жизни. Это произошло, по достоверным преданиям, в олимп. 26,1 (676 г.).
Призыв Терпандра не был одиночным фактом в это замечательное время внутреннего пробуждения Спарты. Через несколько олимпиад после реформы карнейского празднества новые бедствия постигли страну. Начались эпидемии, которые часто возникали в замкнутой, жаркой долине Эврота; с болезнью водворились уныние, беспорядок и восстания. Начали снова искать помощи извне, и весьма естественно, что ее искали в том государстве, которое послужило образцом Ликурговой Спарте и которое сумело соединить на своем острове старое с новым, закон и религию, строгую дисциплину и успехи культуры. С Крита религия Аполлона с ее искупляющей силой, распространилась некогда по всей Греции, как заря новой жизни, и Аполлоновы жрецы-искупители все еще были окружены большим почетом. Они пользовались всеми средствами искусства муз, не порывая его связи с богослужением; так как культ Аполлона требовал ясного состояния духа, светлой веры в божество и господства благороднейших духовных сил над мрачными, необузданными страстями, то жрецы-поэты направили к тем же целям и всю силу поэзии и музыки. С другой стороны, критское искусство имело и политическую цель. В интересах местного государственного строя оно стремилось поддержать оборонительные силы пришлого дорийского племени и оживить его воинственный дух. Музыка, пение и пляски под оживленные мелодии служили для этой цели точно так же, как и празднества, во время которых при звуке флейты плясали мальчики и юноши, иногда в полных доспехах, иногда не одетые, чтобы этим радостно заявить о своем душевном и телесном здоровье.
Наставником в этом разнообразном искусстве был Гортиний Фалет, и чем ближе было первоначальное родство лаконских и критских учреждений, чем теснее был во время опасностей последней войны союз Крита и Спарты, тем скорее мучимые новыми разногласиями спартанцы должны были вспомнить о танце, заслуги которого по оживлению государственной дисциплины были им, вероятно, известны от воинов критских вспомогательных войск. Если Терпандру они были обязаны возобновлением карнейского празднества, то Фалету они были обязаны учреждением гимнопедий. Празднество это было посвящено общественному воспитанию; пляски нагих мальчиков должны были служить укреплению и закаливанию тела после долгих лет только что пережитых болезней; они должны были снова возбудить всеобщее участие, соединить в веселом празднике все умы. Но что Фалет пошел дальше и глубже, что он действовал законодательным путем и ввел прочный порядок в столь заброшенное художественное образование, основанное Терпандром в связи с религиозными учреждениями, это явствует уже из того, что, вопреки всем летоисчислениям, его сближали с Ликургом, как это любили делать со всем тем, что прочно и сильно проникало в спартанский общинный быт и переходило, так сказать, в его плоть и кровь.
Появление Терпандра и Фалета связано, вероятно, с внутренними движениями, проявившимися по окончании первой Мессенской войны. Спарта была вытеснена этой войной из ее старой колеи и вовлечена в новые обширные связи. Для этого не годились старые формы общинного быта, основанные на отчуждении от всего мира, с их узким кругозором и чисто солдатской дисциплиной. Мы уже видели, каким образом потребность расширения образования на родине стала чувствоваться и была наконец удовлетворена.
Однако и в этом виде государство Ликурга не доросло еще до выполнения трудной задачи, возникшей перед ним после успешного восстания Мессении. Сопротивление на поле битвы было неожиданно и поколебало спокойное мужество войска. Когда же все окрестные земли присоединились к инсургентам и антиспартанская партия подняла голову на всем полуострове, то снова в Спарте проявились слабость и беспомощность. Это сильное с виду государство никогда не было подготовлено к чему-нибудь необычайному, потому что оно было как бы вышколено только для известного хода событий. Оно все еще было слишком бедно духовными силами для высшей роли, которая выпала ему на долю, и далеко не имело той полной самостоятельности, которую древние требовали от благоустроенного государства. Больше всего хлопот причинял по-прежнему вопрос о земельных участках. Многим спартанцам были отведены земли в Мессении: с началом войны они лишились вместе с семьями всего содержания и требовали вознаграждения, которое не могло последовать без новой раздачи участков. Начались сильнейшие волнения, и государство грозило падением в ту минуту, когда ему нужны были все его силы для отпора внешним врагам. Цари как верховные властители должны были охранять порядок землевладения; против них возрастало недовольство; прежде всего трону Гераклидов угрожала опасность. В этом затруднении они устремили взоры к той земле, с которой их род находился издревле в сношениях,– к Аттике – стране, которой мало коснулись тревоги переселения греческих племен и которая в тиши устроила свои дела.
