Начало этой борьбы совпадает еще с жизнью законодателя. Говорят, что тот же самый Харилай, опекуном которого называют Ликурга, был предприимчивым и воинственным государем, который так стремился к усилению своей власти над дорийцами, что заслужил название деспота и тирана. За этим последовало восстание дорийского народа, и только после обнародования новых постановлений, значительно ограничивших царские права, чтобы навсегда воспрепятствовать стремлениям царей к восстановлению царства Пелопидов, был достигнут прочный порядок вещей, который и удержался в главных подробностях в спартанском государственном строе. Вследствие воззрений греков, чувствовавших потребность представлять себе при каждом важном деле особого основателя, не стараясь отличить того, что уже существовало прежде, от новейших элементов, весь государственный порядок был связан с законодательством Ликурга.
Никогда ни один законодатель не имел перед собой такой трудной задачи. С одной стороны были две царственные семьи, права которых восходили к доисторической поре народа, которые питали друг к другу недоверие и зависть, стремились каждая к неограниченному господству и постоянно старались расположить к себе ахейское население, чтобы с его помощью свергнуть с себя все обязательства относительно дорийцев; рядом с этим были здесь многие другие остатки права, учреждений и богослужебных обрядов из героических времен – остатки, существовавшие здесь в течение веков и пустившие слишком глубокие корни, чтобы было возможно их устранить. С другой стороны находились дорийцы, совершенно чуждые всему этому направлению, недоступные и неподатливые, гордые сознанием своего превосходства как военной силы и ревниво охранявшие дарованные им права. Все эти контрасты непосредственно еще противостояли друг другу и разнородные составные части старого и нового населения страны, слишком слившиеся, для того чтобы их возможно было разделить, давали повод к беспрерывному брожению, в котором бесплодно тратились народные силы. В Греции не было государства более нестройного и несчастного, чем Спарта до Ликурга. Очевидно, что все спасение зависело от чьего-нибудь личного вмешательства, от примиряющего сглаживания контрастов, от заключения выгодного для обеих сторон договора. Что все это удалось сделать, и притом вполне надежно, это останется навсегда одним из наиболее блестящих результатов государственной мудрости.
Все законодательство было, в сущности, не чем иным, как только договором,– так его вполне ясно определяли и древние, поэтому в содержании его не было ничего дорийского.
Во главе государства оставались по-прежнему царские семьи, известные нам еще со времен ахейцев и сохранившие все атрибуты царственной власти. Без этой власти нельзя было обойтись во вновь учреждаемом государстве, так как она была связью между древнейшим и новейшим населением и составляла залог государственного единства. Цари перед лицом местных богов были представителями всего государства; благодаря им одним стала возможной связь нового порядка вещей с прошлым временем без нарушения священных преданий; живя среди дорийского народа, обязанного нести военную службу, они в то же время служили порукой послушания и приверженности древнего населения, почитавшего в их лице своих верховных вождей. То обстоятельство, что во главе правления находились одновременно две династии, представляло то важное преимущество, что этим способом были связаны с государством ради своих же выгод две сильные партии, и что древнее население имело представителей в верховном управлении страны в лице двух своих знатнейших родов, пользовавшихся равными правами, так как те привилегии, которыми пользовалась так называемая старшая линия Агиадов, были несущественными почестями. Помимо этого, двоецарствие служило также залогом того, что вследствие соревнования двух линий становилось невозможным тираническое превышение царственных прерогатив. Такой же смысл имело и постановление, запрещавшее царям вступать в брак с чужестранками. Это делалось для того, чтобы цари не были вовлечены вследствие своих связей с чужими царскими домами в династическую политику и чтобы они не почувствовали поползновений к тирании. Таким образом, недоверчивая, бдительная государственная мудрость, которая была усвоена в течение вековой борьбы партий, странно сочеталась с наивной простотой царского быта героического времени и патриархальными знаками верховного достоинства вроде двойного кубка и двойного количества кушаний во время обеда.
