Рынок, который в дни крепкой царской власти еще не мог иметь политического значения, становится постепенно средоточием общественной жизни. На сходках, собирающихся на рыночной площади, решаются общие дела; эти сходки приобретают все больше самостоятельности, и в случае важных решений все уже зависит от умения искусной речью расположить в их пользу народ.
Масса, разумеется, должна только слушать и повиноваться, но уже народ сидит во время совещаний, тогда как по старому обычаю сидения устраивались лишь для знатных лиц, т.е. для царей и геронтов; народный голос уже стал силой, которую царь не может безнаказанно презирать, и в лагере под Троей уже встречаются люди, подобные Ферситу. Его с презрением заставляют войти в свою колею, но тот его сатирический образ, который нарисован Гомером, свидетельствует, что партии уже противостояли тогда сознательно одна другой и что аристократическое остроумие уже научилось карать насмешками ораторов из толпы; можно предугадать, что подобные события вскоре вызовут счастливые подражания. На Итаке народ даже привлекают к участию в делах. Ментор старается приспособить его к служению династическим интересам; он доходит до указания народу всей силы, лежащей в массе:
Гнев мой народ возбуждает: собрался толпой
и молчит он. Наглости их, женихов, не смеет никто
прекословить; Их не велико число, а народ между тем многолюден.
Правда, женихам достаточно сказать несколько слов, чтобы рассеять сбегающуюся толпу, но партии тут уже, несомненно, существуют – одна вполне развившаяся и восторжествовавшая над царской властью, другая – начинающая волноваться в отдалении и призываемая царской властью для своей охраны. В песнях Гомера можно проследить и некоторые исторические черты характеров, несомненно свойственные периоду после Гомера. Так, в Менелае, спартанском царе, недруге пространных речей, сосредоточенно и кратко обсуждающем на совещаниях дела, нельзя не видеть представителя дорийского племени, жившего после троянской поры в Лаконии.
Таким образом, несмотря на эпическое спокойствие, которое ионическая поэзия сумела придать всему изображению быта, мы видим здесь среду, полную внутренних противоречий; все находится в брожении, старые начала разлагаются, а новые силы, которым нет места в старом жизненном строе, находятся в полном развитии. Мы получаем, таким образом, указание на время, в которое закончены были песни (около 900 г. до н.э.), когда взволнованная пора переселений миновала и города приступали уже к своему внутреннему устройству. Тогда-то царская власть, являвшаяся неизбежной во время борьбы, отступила на задний план. Дворянство восстало против престола, и в приморских городах Ионии развилась жизнь на площадях, среди которой демос приучился к самосознанию и вызвал существенное изменение отношений между сословиями в обществе. Поэт вплетал черты этой поры, современной ему, в изображение отдаленной старины.
В том, что эпос получил среди ионийского народа свою окончательную форму, убеждают особенно те черты, которые указывают на значение общественного мнения и силу убеждающей речи. К ионийской жизни также относится все, касающееся торговли и мореходства; международные отношения, завязанные новыми ионийскими городами со всеми береговыми странами, а также и по ту сторону срединного моря – Архипелага с Кипром, Египтом и Италией, были без труда перенесены в героический период. «Одиссея» отличается этим новоионийским характером еще в большей степени, чем «Илиада», потому что основой последней было немало исторических преданий, сохранившихся особенно в ахейских царственных родах, тогда как в песнях «Одиссеи» ионийская фантазия властвовала смелее и внесла в них разнообразнейшие рыбачьи сказки и похождения.
Торговые сношения, в сущности, основаны еще в эту пору на обмене, державшемся очень долго у Эгейского моря благодаря разнообразию местных продуктов. Тем не менее рано сказывается потребность избрать какой-либо предмет, имеющий постоянную, легко определимую и всеми признанную ценность, и употреблять ее как мерило при оценке других предметов. Первоначально ста – да составляли главное богатство домашнего хозяйства; поэтому рогатый скот и овцы предпочтительно употреблялись для подарков и приданого, служили для выкупа пленных, для покупки рабов; одни воинские доспехи ценятся в девять, другие в сто быков. Установление более удобного мерила понадобилось особенно в морских сношениях, и это мерило было найдено в металлах. Медь и железо сами по себе были предметами торговли, и чем важнее становилась медь для промышленности, тем раньше стали отплывать из Эллады, обладавшей лишь немногими медными рудниками, корабли к западным берегам, привозя туда блестящее железо и обменивая его на медь. Благородные же металлы еще у Гомера в общем почете. Золото считается драгоценнее всяких имуществ. Из-за золотых украшений друзья и супруги предают друг друга, и царская золотая казна только потому так и прославляется, что золото было силой, что за него можно было все достать. В греческую жизнь золото ввели ионийцы, и то удивление его блеску и чарующей силе, которым наполнены песни Гомера, должно быть приписано ионийским представлениям. Куски золота взвешивались на весах, и слово «талантон» обозначает и сами весы, и взвешиваемый предмет; гомеровский талант означал, вероятно, определенную весовую единицу, и из приведенной выше оценки воинских доспехов видно, что отношение золота к меди находилось в постоянной пропорции, именно – как сто к девяти.
К следам ионийской обработки цикла героических сказаний должны быть, наконец, отнесены и бесцеремонные представления о богах и религии. За исключением Аполлона, древнеионийского исконного бога, ко всем богам относятся с известным оттенком иронии; Олимп превращается в отражение света со всеми его слабостями. Более серьезные стремления человеческого сознания отступают на задний план; все, что может нарушить благополучие слушателя, отстраняется; гомеровские боги ни у кого не нарушают полного наслаждения чувственной жизнью. Еще Платон узнавал в эпосе Гомера изображение ионической жизни со всеми ее приятными сторонами и со всеми пороками и недугами; очень несправедливо было бы, если бы в наших суждениях о греческом народе в период до Гомера мы заключали о его нравственных и религиозных свойствах на основании божественных мифов ионического певца и если бы мы отрицали у этого народа существование тех черт, которые не упомянуты Гомером, например, представления о тени, падающей на человека вследствие пролитой им крови, и о вызываемом этим искуплении.
