Вообще же во всем, что касается культуры и обычаев, гомеровский мир представляется нам поразительно однородным; мы мало встретим различий в характере племен, живущих друг против друга на обоих берегах Эгейского моря и составляющих собственно греческий мир. На обоих берегах одна религия, один язык, одинаковые обычаи; троянцы и ахейцы общаются между собой как земляки, и если в чем еще можно заметить разницу между тем и другим берегом, то лишь в том, что народ восточной стороны, если не вполне точно, то во всяком случае на основании весьма отчетливых данных, можно считать призванным к более высокой культуре и значительно подвинувшемуся вперед развитию. Дикие и эгоистические страсти ахейских царей непрестанно побуждают действовать во вред общим начинаниям, полководец ставит на карту успех всего дела ради обладания одной невольницей. Ахиллес является наиболее идеальной личностью из числа всех боровшихся у Или – она, и тем не менее этот сын богини, внук Зевса выказывает дикую жажду крови, которая утоляется смертью безвредных для него детей, и собственными руками исполняет обязанности палача над пленными, точно над лошадьми или собаками. У обоих Аяксов мы видим ничем не сдерживаемую грубую мощь, к деяниям Одиссея не всегда можно приложить требования рыцарской чести, а Нестора только старость сделала мудрым. Напротив, Приам и его сыновья изображены так, что мы не можем не полюбить их мирное совместное житье, богобоязненность, героическую любовь к отечеству и утонченные нравы; лишь в характере Париса сказываются черты азиатской изнеженности, начинавшей уже развиваться у ионийцев.
То, что было с людьми, повторилось с их богами. Мы не знаем ни одного божества, относительно которого можно было бы доказать, что поклонение ему исключительно имело место в том или другом военном стане. Можно говорить лишь о том, что боги принадлежали предпочтительно к той или другой стороне.
Заступницей ахейцев является Гера. Главным местом ее поклонения был Аргос, где невдалеке от Микен можно и теперь еще распознать развалины ее святилища, похожего на замок. В Илионе же ею как будто пренебрегают, и поэтому она в непримиримой вражде с Приамидами. Она более других содействовала началу борьбы между обоими берегами и, несмотря на все препятствия, собрала под конец весь военный флот. Невзирая на ее высшее звание, она просто капризная и мстительная женщина, обуреваемая самыми неприглядными страстями.
Напротив, нет более благородного божественного образа, чем бог – покровитель Илиона. Хотя облеченный высшими почестями Аполлон никогда не выказывает противодействия воле Зевса, по духу он словно одно с ним лицо; он служит образцом добровольного повиновения и возвышенного образа мыслей; он блистает своей чистотой среди богов, как Гектор среди людей, и оба они свидетельствуют о высшей ступени духовного развития, которой уже достигли царства и народы Востока, когда началась их борьба с Западом.
В то время когда собраны были в песне и сложились в величавую картину черты героического мира богов и людей, этот мир был уже давно прошедшим и на его место водворился новый жизненный строй, притом не только на родине, где потомки гомеровских героев вынуждены были уступить место северным горным народам, но и в новоприобретенных поселениях, где вследствие общих переворотов и переселений наследники былого могущества ахейских царей не могли уже достигнуть того положения, каким пользовались на родине их предки. Если же несмотря на это мировая картина у Гомера проникнута такой внутренней гармонией, что указанное различие не в состоянии ее нарушить, то причина этого заключается в высокой способности тогдашних племен хранить и осуществлять память о старине. Они в высшей степени обладали преимуществом поэтических натур, умеющих забывать неприветливое настоящее за просветленным созерцаем минувшего и не нарушать наслаждение им никакой фальшивой нотой.
Несмотря на это по гомеровской поэзии проносится грустная нота, чувствуется болезненное сознание, что все на свете ухудшилось и что «люди, каковы они теперь», уступают в силе и даровитости минувшим поколениям. Дело не ограничилось этим общим настроением; в изображение прошлого невзначай вторгаются черты настоящего, показывая, что те жизненные условия, которые составляют сущность героического периода, не были уже в силе при жизни певца.
Царская власть считалась центром всего мира, и в военное время ее могущество было, вероятно, еще сильнее и вполне безусловно. Но как мало соответствует, однако, гомеровский Агамемнон тому образу героического, царственного величия, который рисуется нам при виде микенских памятников и укрепляется в наших глазах преданиями о божественном происхождении и деяниях древних властителей! В троянском стане мы встречаем царя, очутившегося среди бесчисленных затруднений, обладающего ограниченными средствами, нерешительного и несамостоятельного, у которого замысел и исполнение далеки друг от друга; он заявляет больше притязаний на власть, чем действительно обладает ею, и должен изобретать всевозможные средства, чтобы заручиться поддержкой. Трудно понять при виде этого Агамемнона, постоянно наталкивающегося на противодействие и неповиновение, как мог он собрать все разнообразные вооруженные силы под свое знамя.
Центральная сила героического мира расшатана, рядом с царской властью поднялась другая сила, сила аристократии, без которой царь уже не может обойтись в делах правления и суда, и само выражение, которое исстари приводят в доказательство общего признания царской власти в героическую пору:
Всегда многовластье вредно народу;
господствуй единый; Единый царем будь;
вручил ему власть Зевс-громовержец,–
указывает уже на известную степень политического раздумья и дает понять, что в то время уже вкусили от дурных последствий дворянского господства, обнаружившегося уже в полной мере в Итаке.
Жрецы, и именно прорицатели, также выступают против царской власти; это тоже божественная сила, и потому она и смелее и опаснее. Наконец начинается движение и в темной массе народа.
