Политика и личность
В настоящее время в обществе распространены две противоположные точки зрения, и довольно часто одни и те же люди в разное время придерживаются их обеих. Некоторые верят в то, что политические взгляды человека являются результатом объективного опыта, размышлений и определенного решения, что такие убеждения возникают после тщательного взвешивания доказательств и способны изменяться под действием логической аргументации и фактического доказательства.
Противоположная точка зрения состоит в том, что политические взгляды представляют собой отражение личности, и в большинстве своем определяются иррациональными мотивами того или иного рода, не поддаются логической аргументации или фактическому опровержению и скорее являются выражением личности в целом, чем реакцией на внешнюю действительность. Многие убеждены, что первое из этих двух мнений адекватно характеризует поведение во время выборов их и их друзей. Второй тип мотивации может более легко признаваться за теми, кто голосует за противоположную сторону.
Среди тех, кто обычно или по крайней мере в определенное время придерживался мнения, что личностные факторы, хотя бы частично, отвечают за политические взгляды и общественные отношения, существует согласие и относительно основных качеств, отвечающих за личный выбор политической партии. Они заявляют, что их политические оппоненты приходят к своим убеждениям вследствие недостатка интеллекта, эмоциональной неустойчивости и хронического эгоизма, который заставляет их ставить интересы класса выше интересов страны; и наоборот, те, кто разделяет их взгляды, характеризуются высоким интеллектом, высочайшей эмоциональной устойчивостью и незапятнанной честностью, которая заставляет их презирать награды, предлагаемые соперничающими политиками.
Какими бы неперспективными ни казались такие убеждения, они дали начало множеству экспериментальных исследований в области общественных наук, особенно в Соединенных Штатах. Достаточно большая исследовательская работа была проведена по гипотезе о том, что социалисты, образующие в Америке относительно небольшую группу меньшинства, страдают недостатком эмоциональной устойчивости. Результаты, в общем и целом, не выявили никакого различия в этом отношении между социалистами и членами демократической и республиканской партий, соответственно. Другие исследования, включающие измерение интеллекта, обнаружили некоторое превосходство более радикально настроенных людей в противоположность более консервативным. Однако это превосходство оказалось ограниченным студенческой средой 1930-х годов, и, кажется, не применялось к менее тщательно отобранным выборкам в течение столетия. В целом можно сказать, что вплоть до последнего времени попытки связать личность и политические убеждения были ограничены сопоставлением консервативных и радикальных мнений и почти всегда приводили к неудаче. Интересно выяснить причины этих неудач и показать, как при помощи более определенного применения научного метода в этой области также можно достичь успеха.
Мы можем начать с рассмотрения двух противоположных часто приводимых утверждений. Используемые предвзято, они скорее препятствуют, нежели способствуют научному изучению социальных и психологических вопросов. Первой точки зрения, которую следует упомянуть, часто придерживаются старомодные ученые-обществоведы, многие политики и, по меньшей мере неявно, многочисленные группы людей, имеющих лишь косвенное отношение к общественным наукам, — историки, экономисты и социологи. Эту точку зрения лучше всего можно выразить следующим образом. В общественных науках эмпирическим исследованиям придается гораздо более низкое и менее важное положение, чем философским аргументам, ученым пересмотрам точек зрения известных авторов (предпочтительно — ушедших в мир иной) и дискуссиям вокруг возможных причин исторических событий. Фактические исследования воспринимаются негативно, поскольку вынуждают пересматривать заветные ценности и верования и обычно не совпадают с образцами мышления, сформировавшимися много лет назад.
Эта смутная неприязнь к эмпирическим исследованиям, являющаяся достаточно общей для Англии, недавно нашла в Соединенных Штатах до некоторой степени опасное выражение. В 1953 году 83-й Конгресс создал специальную комиссию под председательством господина Риса для расследования освобожденных от налогов организаций. Эта комиссия собрала подтверждающие доказательства, предоставленные организациями по исследованиям в области естественных наук, и выделила в отдельный пункт критику эмпирических исследований. Выраженные взгляды настолько нелогичны и туманны, что трудно понять, что же конкретно имеется в виду. Тип приведенных измышлений иллюстрируется следующим заявлением: «Доверенным лицам (организации), возможно, не приходило на ум, что возможность предоставления данных в виде книг может стимулировать других к их неквалифицированному использованию, без предварительной проверки на соответствие принципам, открытым дедуктивным методом». Если это заявление что-либо означает — вопрос, конечно, спорный, — так это то, что данные не должны выявляться, если они не согласуются с принципами, открытыми дедуктивным методом, то есть, если они a priori не совпадают со взглядами человека или группы людей, ответственных за расследование или проводящих расследование от имени комиссии Конгресса. Такой тип аргументации является, несомненно, общепринятым в России (и гитлеровской Германии), где фактические исследования в области общественных наук вообще не проводятся или же исследователю заблаговременно и недвусмысленно говорят, каких именно результатов от него ждут. Поэтому немного тревожит выявление таких мнений, выраженных, по сути, органом Конгресса демократической страны.
Нетрудно понять, почему такое недоверие к реальным эмпирическим исследованиям в области общественных наук возникло среди политиков и прочих, кто точит топор палача. Успех и само существование подобных исследований основывается на их способности убедить довольно большую часть населения, что частные мнения, которых они придерживаются, и универсальные средства, которые они пропагандируют, некоторым образом полезны обществу в целом. Им противостоят другие политики, утверждающие прямо противоположное, и вместе с обычным качанием маятника обе стороны, каждая в свое время, получают хмельной глоток власти, даваемой им избирателями. Они привыкли к такой специфической игре и в общем и целом не испытывают к своим оппонентам враждебных чувств.
Однако здесь немедленно возникает обвинение в эмоциональности, когда появляется ученый-обществовед и говорит: «У нас есть две противоположные гипотезы. Давайте не будем тратить время на разговоры о том, какая из них ближе к истине, а проведем эксперимент, чтобы понять, какая же гипотеза действительно ближе к истине». Такое предложение, почти без исключений, рассматривается политиком как угроза его особенному положению в обществе. У него самого нет средств для выполнения такого исследования, и, как правило, он даже не сможет понять представленные ему результаты. Он знает, как обращаться с коллегой-политиком и с аргументами, слышанными уже тысячи раз, но линия партии обеспечит ему немалую поддержку против выскочки-ученого, который относится к этим теориям слишком серьезно и действительно хочет выяснить, работают они или нет!
В то время как очень легко понять, почему политики должны быть в некоторой степени осторожными в использовании эмпирического подхода, трудно понять, почему должен иметь против него какие-то возражения обыватель. Как выразил это президент Совета по исследованиям в области общественных наук: «Подойти к проблеме эмпирически — означает сказать: «Давайте взглянем на данные. Применять эмпирический метод — означает пытаться получить данные. Везде, где возможно, предпринимаются подсчеты, измерения и испытания. Эмпирические методы не означают чего-то неизбежно технического, и не существует простого отличительного эмпирического метода как такового. Комиссии Конгресса по расследованиям обычно придерживаются эмпирического подхода. Подразумевать что-то безнравственное в использовании такого метода в исследовании — это примерно то же самое, что предполагать вредным и использование синтаксиса». Альтернативой эмпирическому исследованию являются умозрительное построение, беспредметная дискуссия и безосновательное теоретизирование. Как сказал Джон Локк, известный британский философ, часто называемый отцом эмпиризма, в беседе со своим другом, который напомнил ему о рационалистических спекуляциях одного континентального философа: «И у тебя, и у меня было достаточно такого же вздора».
Вопреки выводам комиссии Риса, мы можем сделать заключение, что общественные науки, если они должны быть чем-нибудь, кроме пустых умозрительных построений и бесплодной, сухой, как пыль, схоластики, должны иметь эмпирическую основу. Другими словами, они должны прочно основываться на установленных фактах. Но достаточно ли этого? Кажется, многие ученые-обществоведы убеждены, что ответом на этот вопрос является «Да», и это второе убеждение, которое, как я полагаю, требует даже более тщательного анализа и опровержения, чем первое. Его бессмысленность менее очевидна, но, тем не менее, оно, наверное, одинаково губительно для развития подлинной науки о личности и общественной жизни. Причина очень проста. Наука определяется как систематизированные знания, а не просто знания. Эмпирическое содержание является, несомненно, его важной частью. Система, или организация этого эмпирического содержания, имеет, по меньшей мере, такую же важность. Ученый отыскивает не множество разрозненных фактов, а правила и законы, связывающие воедино большие группы данных и дающие возможность, как только закон становится известным, логически выводить из него эти факты. Данные тысяч различных опросов института Гэллапа по всевозможным вопросам публикуются в самых разных странах. Эти данные предоставляют большое количество эмпирического содержимого, но не превращают опросы института Гэллапа в науку. Только в том случае, если бы было возможно установить некоторое общее правило или закон, связывающий эти данные и дающий возможность вывести из общего закона отдельные результаты, подобная работа была бы настоящим вкладом в науку.
Этот момент можно пояснить на простом примере. На небе открыты сотни тысяч звезд. Все они на вид приблизительно круглой формы. Из этого почти несомненно следует, что они действительно имеют сферическую или почти сферическую форму. Теперь давайте предположим, что открыта новая звезда. Если нас спросят, какова, по нашему мнению, ее форма, то каким будет наш ответ? По-видимому, почти все выскажут предположение, что вновь открытая звезда также должна быть сферической формы. И самой главной причиной этого предположения будет то, что в прошлом все зарегистрированные звезды были сферическими и что новая звезда, вероятно, не должна быть исключением. Аргумент такого рода не лишен эмпирического содержания (как-никак, большое количество звезд в прошлом действительно наблюдалось), но тем не менее это не научный аргумент. Если спросить мнение ученого, он сделает то же предположение, что и обыватель, но — на совершенно других основаниях. Он аргументирует это тем, что, согласно физическим законам Ньютона, любое большое тело, состоящее из физической материи, с течением времени примет сферическую форму. Даже не будь обнаружено до этого ни одной звезды, ученый способен сделать такое предсказание при помощи простого логического вывода из определенных известных законов. Существование таких законов и возможность дедуктивного продвижения от закона к отдельным фактам, а также индуктивного — от набора фактов к данному закону, характеризуют науку как противоположность простому сбору изолированных и несвязных данных.
