Первая сессия Государственной думы в 1916 г. растянулась на пять месяцев — с февраля по июнь — и прошла довольно бесцветно, явно разочаровав общественность и тем более народные массы, которые устали ждать от царского парламента каких-то радикальных решений. 22 февраля, через 10 лет после первой встречи Николая II с народными избранниками в день открытия I Думы в апреле 1906 г., царь приехал наконец в Таврический дворец, но произнес лишь несколько банальных фраз с пожеланием успеха в работе депутатов. Председатель Думы Роздянко не замедлил воспользоваться случаем и обратился к монарху с просьбой поскорее сформировать «правительство доверия», но услышал в ответ лишь туманное обещание «подумать» об этом. Пустую, казенно-бюрократическую речь премьера Б.В. Штюрмера, подчеркнувшего необходимость сохранения «исторических устоев» Российского государства, лидер Прогрессивного блока Милюков сравнил с поведением врача, знающего, что прописанные им лекарства не спасут больного, но продолжающего прежний курс лечения. Милюков по-прежнему предлагал «выжидать и перетерпеть», поскольку резкие выступления против правительства могли бы толкнуть власть на заключение сепаратного мира. Затем началась скучная рутинная думская работа при полупустом зале заседаний, в ходе которой затрагивалось множество вопросов, но никаких реальных сдвигов в ситуации не происходило. «Что мы можем сделать? — сетовали депутаты. — Ведь власти мы не имеем никакой, а правительство ничего не делает, ничего не способно сделать и другим не дает возможности что-либо сделать. Положение безвыходное».
На фоне вялотекущих словопрений в Думе практическая деятельность общественных организаций по оказанию помощи фронту производила гораздо более серьезное впечатление. В феврале 1916 г. на заседании ЦК кадетской партии приводились следующие цифры: ежемесячный бюджет Земгора (вместе с дотациями правительства) составляет 40 млн руб., количество его служащих доходит до 28 тыс. человек, и он дает заказы предприятиям, где занято до 500 тыс. рабочих. Но общественные организации находились при этом то в скрытой, то в явной конфронтации с властью. Для Николая II и его правительства они были, как кость в горле, но запретить их было «неудобно», да и немалая польза от их работы была налицо. Поэтому власть всячески старалась «увести» их от политики и заставить заниматься только своим прямым делом, а «общественники», наоборот, все время так или иначе возвращались к политическим вопросам, вызывая в ответ все новые и новые придирки властей. Не будь войны, это противоречие, вероятно, так или иначе было бы снято, но угроза полного развала фронта удерживала обе стороны конфликта от решительных действий, создавая в стране ощущение тупика и объективно открывая дорогу революции.
Однако неясная ситуация на фронтах и отмеченное выше обострение социально-политической обстановки внутри страны все же заставили общественные элиты в конце 1916 г. перейти, как они выражались, от «осады» власти к ее «штурму». Открывшаяся 14 ноября 1916 г. осенняя сессия Государственной думы вылилась в настоящую демонстрацию протеста против «темных сил», толкающих Россию в пропасть. Речь шла при этом уже не только о Распутине и его сомнительном окружении, но и о Штюрмере, и даже об императрице Александре Федоровне. Правительство обвиняли в неспособности справиться с кризисной ситуацией, требовали его отставки, а Керенский, обращаясь к царским министрам, даже кричал: «Братоубийцы! Трусы! Предатели!» Но кульминацией заседания стала яркая, откровенно демагогическая речь Милюкова, патетически вопрошавшего с думской трибуны, глупостью или изменой являются действия правительства? Через несколько дней с не менее резкими речами выступили главные ораторы правых В.М. Пуришкевич и В.В. Шульгин, причем последний прямо заявил, что в условиях, когда страна «смертельно испугалась собственного правительства», ей не остается ничего другого, как «бороться с этой властью до тех пор, пока она не уйдет».
Речи членов Прогрессивного блока на ноябрьской сессии Думы, опубликованные в печати с купюрами, в полном виде получили широкое хождение в обществе и дошли до фронта, сыграв немалую роль в дискредитации царской власти. Вовсю заработал «самиздат», пустивший по рукам речи думских лидеров, в тексте которых неожиданно появлялись «вставки» еще более радикального характера. С этой целью был задействован весь пропагандистский аппарат оппозиционных партий, в первую очередь кадетов, и общественных организаций в обеих столицах и в провинции. Как сообщал писатель В.Г. Короленко из местечка Сорочинцы Полтавской губернии, речь Милюкова производила «огромное впечатление в разнообразных, даже очень консервативных кругах». Автор перлюстрированного письма из сельской местности Ярославской губернии писал в ноябре 1916 г., что даже крестьянская масса всюду уже говорит, что «наверху», видно, боятся правды и что «дело наше плохо». При этом автор письма добавлял: «Мне положительно кажется, что сеется буря». И подобные настроения были характерны в конце 1916 г. для многих районов России.
Материалы ноябрьской сессии Думы, безусловно, способствовали тому, что ее престиж в глазах общественности заметно возрос. Даже по мнению члена бюро Прогрессивного блока правого депутата А.И. Савенко, после речи Милюкова уже «не стыдно за Думу, и теперь никто — ни современники, ни история — не скажут, что Дума молчала, постыдно молчала и потворствовала глупости». Если добавить к этому статьи в оппозиционной печати, листовки и материалы из нелегальной периодики революционных партий, а также разного рода слухи и разговоры в очередях за продовольствием, то вырисовывается впечатляющая картина катастрофического разложения того идейно-политического фундамента, на котором покоился самодержавный строй. При этом совершенно разнородные в социальном и идеологическом отношениях потоки обличительной критики существующей системы сливались теперь в полноводную реку общественного гнева и презрения к власти, устоять под напором которой царизм уже не мог.
