Патриотический подъем в начальный период войны. Как и следовало ожидать, в социально расколотом и поляризованном российском обществе, где основные тяготы войны всегда падали в первую очередь на трудовые «низы», объявление Германией 1 августа 1914 г. войны России вызвало весьма неоднозначную, хотя в целом и довольно благоприятную для власти реакцию. Для абсолютного большинства рабоче-крестьянской части населения страны война стала полнейшей неожиданностью и расценивалась как грандиозное стихийное бедствие и Божья кара за людские грехи. Из царских манифестов от 2 и 8 августа о вступлении России в войну народ узнал, что на родину напали Германия и Австро-Венгрия и нужно защищать свою землю и веру от врага, а также помочь «единокровным и единоверным» братьям-сербам. При этом, как вспоминал позже, основываясь на собственном опыте общения с солдатами, генерал А.А. Брусилов, «кто такие сербы, не знал почти никто», а уж почему немцы из-за Сербии вздумали воевать, «было совершенно непонятно». Тем не менее солдаты, а также большинство крестьян и рабочих в тылу твердо стояли на том, что, «ежели немец прет, то как же не защищаться» и что «нам чужого не надо, но и своего мы не отдадим». Что касается реальных целей России в начавшейся войне, то их простые россияне представляли себе крайне смутно или не представляли вообще.
Осознание всей глубины обрушившейся на народ трагедии и той опасности, которая нависла над родиной, пришло к россиянам далеко не сразу. (Не будем забывать, что большой войны общенационального масштаба в России не было со времени наполеоновского нашествия в 1812 г.) Недаром многие солдаты говорили тогда: «Мы — тульские (или вятские, калужские и т.д. — СТ.), до нас немец не дойдет». Лишь постепенно, по мере накопления боевого опыта они начали понимать, что «герман» (так они называли немцев и австрийцев) силен, умен, жесток и коварен и что ни о каком «шапкозакидательстве» его не может быть и речи.
В общем и целом Россия избежала того шовинистического угара, который охватил другие воюющие страны. Вероятно, здесь сказались этническая и конфессиональная толерантность русских, отсутствие у них чувства национального превосходства над другими народами и т.д., хотя в первый месяц после объявления войны имели место и отдельные патриотические демонстрации, и молебны о даровании победы российскому воинству, а в столице империи даже было разгромлено здание немецкого посольства. Официальная власть, печать и верноподданически настроенная часть интеллигенции сделали все, чтобы внушить народу мысль о традиционном миролюбии России и агрессивности Германии, о необходимости забыть на время войны внутренние распри и защитить честь и достоинство родной страны как великой державы. При этом постоянно проводились аналогии между Отечественной войной 1812 г. и новой Отечественной войной 1914 г., а со страниц газет и журналов не сходили рассказы о славных победах над немецкими псами-рыцарями, одержанными в XIII в. Александром Невским, и о взятии Берлина русскими войсками в 1760 г. Начавшейся войне придавали характер принципиального и чуть ли не «расового» столкновения славянского мира с агрессивным и хищным «германизмом» и видели в ней новый этап давней борьбы за славянское единство под эгидой России. О том, что со стороны последней война носит «духовно-оборонительный» характер, а победа в ней приведет к «нравственному обновлению» страны, писали Н.А. Бердяев и В.В. Розанов, а известный публицист «Нового времени» М.О. Меньшиков прямо призывал присоединить к Российской империи немецкую и австрийскую части Польши, Галицию и турецкую Армению. Снова и снова вспоминали о Черноморских проливах, обладание которыми было давней мечтой русских императоров. Однако нужно признать, что в народном сознании такие призывы отклика почти не находили, поскольку многие уже хорошо понимали, что для нашей страны по-настоящему актуально не новое расширение границ, а ее разумное внутреннее обустройство.
Если не считать тонкого слоя радикально настроенной демократической интеллигенции и политизированных рабочих, то в оборонительном и справедливом для России характере войны в 1914 — начале 1915 г. не сомневался практически никто. Другое дело, что имущие классы прямо отождествляли национально-государственные интересы страны с существующим строем, царствующей династией и лично с Николаем II, тогда как в народных «низах» патриотизм ассоциировался, прежде всего, с любовью к родной земле, родному языку, своей вере. Однако вопрос о том, защищать или не защищать родину от врага, реально не возникал, поскольку даже придерживавшаяся «пораженческих» взглядов небольшая часть революционеров (они считали, что поражение царских войск ослабит романовский режим и тем самым повысит шансы на победу революции) не предлагали отказываться от призыва в армию, саботировать работу военной промышленности, устраивать диверсионные акты и т.д.
Очень показательна в этом плане картина первой мобилизации в армию, прошедшей в России летом 1914 г. Всего за время войны на службу было призвано 17,6 млн человек, из которых более 80% составляли крестьяне. Поэтому для правительства была особенно важна реакция на войну российской деревни, которая, несмотря на многочисленные частные эксцессы, все же продемонстрировала на первых порах свою лояльность власти. Правда, беспорядки были зарегистрированы в 49 губерниях, причем в ходе их было убито и ранено несколько сотен человек. Но эти вспышки социального недовольства не носили антивоенного характера, а были вызваны либо протестом против закрытия винных лавок в связи с введением «сухого закона» (это мешало отметить проводы призванных в армию), либо задержками с выдачей положенного по закону 1912 г. пособия солдатским семьям, либо нераспорядительностью и грубостью местных властей, не справлявшихся с проведением мобилизационных мероприятий. Имели место и отдельные случаи антипомещичьих выступлений крестьян (особенно если помещики носили немецкие фамилии). Однако в целом результаты первой мобилизации говорили сами за себя: на сборные пункты явились 90% всех подлежавших призыву.
Но настоящий сюрприз — и сюрприз очень приятный — преподнесли властям рабочие. Буквально накануне войны в Петербурге закончилась массовая политическая стачка (причем дело дошло даже до сооружения баррикад), а в Баку все еще продолжалась начавшаяся в мае забастовка рабочих-нефтяников, но с объявлением мобилизации настроение основной части пролетариата резко изменилось. Продолжение протестного движения воспринималось теперь рабочими как удар в спину русской армии и уходящим на фронт товарищам (заметим, что в 1914 г. отсрочек от призыва для квалифицированных рабочих еще не было — их ввели лишь через год, так что на ряде заводов было мобилизовано от 25 до 40% рабочих). К тому же отношение к забастовкам других социальных слоев стало теперь резко отрицательным. Многих рабочих сбивали с толку сам факт германской агрессии и пассивность западноевропейского пролетариата, не протестовавшего против войны. Сказывалось, наконец, и влияние прочно сидевшей еще во многих рабочих крестьянской ментальности с ее покорностью судьбе и страхом перед любой властью.
Если добавить к этому явное замешательство социал-демократических и эсеровских руководителей, с серьезными колебаниями вырабатывавших свою позицию по отношению к войне, то не приходится удивляться тому, что никаких сколько-нибудь заметных антивоенных пролетарских акций в августе 1914 г. в России не было. Единичные попытки проведения антивоенных демонстраций в Петербурге 1 августа быстро захлебнулись и не нашли последователей. Характерно, что в немногочисленных стачках на почве недовольства рабочих условиями труда с начала войны до конца 1914 г. участвовали лишь 86,7 тыс. человек — цифра для России более чем скромная. Были отмечены и отдельные случаи предъявления рабочими требований об удалении с предприятий работавших там немецких и австрийских мастеров, на фабриках и заводах проводились сборы средств для помощи солдатским семьям, участвовали рабочие и в некоторых патриотических демонстрациях. Но в целом ситуация выглядела так: политически активный авангард пролетариата и его социал-демократические руководители на время как бы ушли в тень, тогда как рабочий-середняк, не говоря уже о недавних выходцах из деревни, сдержанно выражали свои патриотические и монархические чувства, причем среди них заметно усилилась тяга к религии, что также сближало их с крестьянами и городским мещанством.
Наиболее ярко патриотические и антинемецкие настроения проявлялись в интеллигентских, в том числе и демократических, кругах. Добровольцами ушли на фронт писатель В.В. Вересаев, поэт Н.С. Гумилев и др. По словам известной представительницы русского литературного декаданса Зинаиды Гиппиус, половина интеллигентов «физиологически заразилась бессмысленным воинственным патриотизмом». Вместе с тем в интеллигентской среде были и те, кто проклинал войну, называя ее вслед за поэтом Максимилианом Волошиным «мировой нелепицей».
