По своему политическому строю Российская империя после революционного взрыва 1905-1907 гг. и простимулированных им реформ превратилась в дуалистическую «думскую» монархию, которая остановилась как бы на полпути от старого самодержавного абсолютизма к конституционной парламентской монархии западноевропейского образца. Дуализм этой системы состоял, прежде всего, в существенной разнице в принципах формирования и функционирования двух ветвей власти — законодательной и исполнительной. Первая уже во многом напоминала западные аналоги, хотя права народного представительства были сильно урезаны в пользу верховной императорской власти и бюрократии. Последняя даже после потрясений 1905-1907 гг. оставалась, по существу, той же, что и до революции. В ней царил дух рутины и безынициативности, а деловые качества чиновников ценились меньше, чем чинопочитание и личная преданность начальству. Эффективность работы бюрократического аппарата снижалась постоянными межведомственными трениями и соперничеством различных придворных группировок, причем последнее слово всегда оставалось за не слишком дальновидным и слабовольным императором Николаем II. Настоящим бичом России была коррупция, способствовавшая превращению чиновной бюрократии в замкнутую, самодостаточную и самоценную касту, готовую поступиться высшими национально-государственными интересами ради личной выгоды.
Интеллектуально-нравственный потенциал правящих «верхов» России в период, непосредственно предшествовавший войне, явно снижался. Николай II понимал лежавшую на нем ответственность за судьбы страны, но был человеком средних способностей и в государственных делах оставался своего рода «миниатюристом», постоянно колебался, принимая стратегические решения, и явно не соответствовал масштабам стоявших перед Россией задач и драматизму переживаемой эпохи. Недостаток волевого начала, подверженность разного рода внешним влияниям, в первую очередь влияниям жены, наличие в характере роднивших его с Александром I «византийских» черт, фатализм и узость кругозора — все это делало его весьма посредственным политиком, не обладавшим качествами национального лидера. Императрица Александра Федоровна стала настоящим «злым гением» России, разжигая в муже консервативные настроения и играя на его болезненном самолюбии. Что касается членов правительства, то после убийства в 1911 г. П.А. Столыпина основные посты в нем занимали сановники, которых трудно было назвать крупными государственными деятелями.
Гражданское общество, которое могло бы стать противовесом все больше погружавшейся в состояние перманентного кризиса власти, находилось тогда в России, по существу, еще в эмбриональном состоянии. Налицо были лишь отдельные и притом явно недостаточно развитые его элементы в виде системы консервативных, либеральных и социалистических партий, многочисленных, но довольно слабых профессиональных и общественных организаций и неправительственной печати, однако общество по-прежнему оставалось еще в полном подчинении власти, которая считала, что не она должна служить обществу, а оно существует для нее.
Частичная стабилизация внутриполитической обстановки в России после поражения революции 1905-1907 гг. не принесла стране социального мира. Новый экономический подъем и постепенный выход революционных партий из постреволюционного кризиса привели к заметному оживлению протестного движения пролетариата, требовавшего 8-часового рабочего дня, повышения заработной платы, улучшения условий труда, расширения сферы действия социального законодательства (страховой закон 1912 г. был большим шагом вперед, но не мог в полной мере удовлетворить рабочих) и демократизации всего общественно-политического строя страны. В 1912 г. после печально знаменитого Ленского расстрела в России бастовали до 1,5 млн одних только фабрично-заводских рабочих, в 1913 г. было зарегистрировано уже 1,8 млн стачечников, а в первой половине 1914 г. — 1,3 млн. При этом три четверти требований бастующих так или иначе выходили за рамки чисто экономических.
В деревне во второй половине 1907 — первой половине 1914 г. произошло не менее 2,8 тыс. крестьянских выступлений, причем половина из них были направлены против помещиков, а около четверти — против насильственных методов проведения аграрных преобразований и связаны с антагонизмом между крестьянами-общинниками, с одной стороны, и зажиточными хуторянами и «отрубниками» — с другой. При этом каждое третье выступление сопровождалось вооруженным отпором крестьян действиям царской администрации и правительственных войск. К лету 1914 г. было еще неясно, пойдет ли аграрная эволюция России по пути столыпинской «фермеризации» крестьян-собственников или по пути кооперирования крестьян-общинников в сфере потребления, сбыта готовой продукции, а частично и производства. Но с каждым годом становилось все яснее, что крестьяне не удовлетворятся столыпинским землеустройством, а рано или поздно захотят довести до конца в свою пользу аграрную революцию, начатую ими еще в 1905 г.
В национальных районах в предвоенные годы интенсивно шел процесс национальной самоидентификации населения и активизации протеста против русификаторской политики царских властей. Национальные движения, в свою очередь, провоцировали великорусский национализм и антисемитизм, а эти последние — новую волну антирусских настроений, и если в 1905-1907 гг. дело ограничивалось в основном движением за культурно-национальную автономию нерусских народов в рамках империи, то теперь каждое серьезное обострение межнациональных отношений могло вызвать мощный подъем центробежных сил, чреватый ростом уже более серьезных сепаратистских настроений, способных поставить под вопрос целостность всей имперской системы.
Понятно, что при таком раскладе сил начинать большую войну, особенно после печального опыта «маленькой», но отнюдь не победоносной Русско-японской войны 1904—1905 гг., ускорившей начало революции, было более чем рискованно. И об этом честно предупреждали и СЮ. Витте, и П.А. Столыпин, а в 1914 г. — П.Н. Дурново, однако по многим причинам летом 1914 г., хотя перевооружение армии и флота было еще далеко не закончено, верх взяла другая точка зрения. Но путь к роковому финалу 1917 г. оказался гораздо более сложным, причем с началом войны могло даже показаться, что имперская власть получила еще одну отсрочку в уплате своих давнишних долгов российскому обществу.
