Завладеть Кипром, весьма важным по своему центральному положению и изобилию строевого леса и меди, во все времена являлось настоятельной необходимостью в глазах восточных государств, добивавшихся господства над Средиземным морем. Если бы грекам удалось укрепиться на Кипре, то они не только приобрели бы неисчислимые выгоды для своей торговли и судостроения, но вместе с тем прервали бы морские отношения между Персией и Египтом и могли бы помешать отсюда и всякому новому вооружению на сирийско-финикийском берегу. Персы имели сильный гарнизон во всех городах острова, и господствовавшие там властители старались из династического интереса подавлять благоприятное эллинам настроение в народе. Тем не менее союзникам удалось в продолжение немногих месяцев отнять у персов большую часть острова. Для полного же его освобождения не хватало средств, и поэтому было решено, прежде чем помешают северные ветры, дующие поздним летом, двинуться к Понту, чтобы атаковать там персов в их главнейших владениях в то самое время, когда внимание их будет обращено на Эпирское море.
С завоеванием Сестоса путь через Геллеспонт персам был действительно прегражден, но лежавший в верхней части пролива Византии с его несравненной военной гаванью все еще находился в их руках. Византий был укреплен сильнее Сестоса, и персы чувствовали себя там настолько в безопасности, что не только перевезли туда массу сокровищ, но и устроили там главную квартиру своего войска, там же укрылись и многие знатнейшие персы. Греки нашли гарнизон не подготовленным и перелезли через стены раньше, чем могли быть спасены сокровища или могли бежать приближенные царя, громадная добыча досталась им в руки.
Такое счастье было слишком большим для Павсания. Он был одарен безграничной жаждой славы, и то стремление к безусловной власти, которое временами снова и снова проявлялось в роде Гераклидов, было пружиной всех его действий. Характер его обнаружился еще на платейском поле битвы, когда из десятины добычи был посвящен божеству украшенный трехглавой змеей золотой треножник, предназначенный красоваться перед храмом, рядом с большим алтарем, а Павсаний осмелился самовластно указать на треножник как на свой собственный священный дар, им самим пожертвованный дельфийскому богу в качестве эллинского главнокомандующего. Его преступная гордость была унижена тем, что власти вычеркнули стихотворное посвящение, написанное от его имени Симонидом, и вместо него занесли имена всех государств, принимавших участие в борьбе. Самовластие его выказалось и во время произнесения приговора над фиванскими народными вождями. Вообще все его действия возбудили против него много вражды и вызвали со стороны эфоров бдительный надзор за ним.
Но сопротивление и недоверие только больше раздражали его эгоизм. Картина роскошной жизни восточных властителей, впервые увиденная им в персидском лагере на Азопе, разожгла в его сердце нечистые вожделения, и, когда он после своей славной победы в Греции проплыл победоносно в качестве предводителя флота по всему морю от Сирии до Понта, тогда он потерял уже всякое чувство меры; мысль быть принужденным снова подчиняться дома контролю эфоров становилась ему все ненавистнее, и он решился положить во чтобы то ни стало конец этому порядку вещей. Но он не хотел быть независимым властелином и повелителем одной только Спарты, но желал властвовать над всей Элладой. Для этого ему необходима была поддержка какой-либо чужеземной державы, и чем более убеждался он в недостаточности тогдашней государственной системы Греции, тем менее совестился он вступить в соглашение с врагом родины для достижения своих эгоистичных целей. Византий был наиболее пригодным местом для созревания этих планов. Он привлек к себе в качестве поверенного некоего Гонг-ила из Эретрии, сделал его главнокомандующим в завоеванном городе и передал ему всех знатных пленных с тайной инструкцией дать им свободно бежать. Лишь только это было исполнено, он написал Ксерксу, что высшим его желанием было бы угодить ему и содействовать подчинению ему Греции. Царь оказался весьма признательным за спасение своих приближенных и с радостью склонился в пользу планов Павсания. Для дальнейших переговоров был назначен сатрапом в Мизию Артабаз, тот самый полководец, который при Платеях тщетно отговаривал от битвы и чье мнение о необходимости побеждать греков посредством греков же, т. е. с помощью переговоров и подкупа, получило большое значение со времени несчастья, постигшего Мардония, так что теперь Артабаз пользовался величайшим расположением царя.
С назначением Артабаза посредником, снабженным большими полномочиями, началось новое нападение на самостоятельность Греции, нападение, ведущееся при помощи опаснейшего оружия, и греческие дела, без сомнения, приняли бы неблагоприятный оборот, если бы Павсаний был одарен большим самообладанием при выполнении своих планов. Когда же он увидал в своих руках письма с царской печатью и убедился в том, что могущественнейший властелин всего мира обращается с ним, как с равным, его покинула всякая осмотрительность. Он действовал так, точно был уже зятем царя и его наместником в европейских провинциях. С преступным легкомыслием выказывал он свои намерения, роскошествовал и в одежде, и в столе своем, по персидскому образцу окружал себя во время своих объездов по Фракии мидийскими и египетскими телохранителями, обращался со своими воинами с деспотической заносчивостью и предавался самым возмутительным капризам. Следствием этого было неудовольствие в войске, возросшее до сильнейшего негодования, в особенности среди ионийцев и афинян, наиболее живо сочувствовавших свободе и гражданскому равенству.
