Между тем как в персидском стане павший предводитель всадников оплакивался дикими проявлениями горя, союзники решили переменить позицию. Минуя Гизию, они двинулись на запад к источнику Гаргафию, в городском округе платейцев. Здесь вода находилась в большем обилии, здесь же союзники имели в укрепленных Платеях весьма полезную для них точку опоры, а перед ними расстилалось широкое пространство, где они выстроились, обратив фронт к востоку от Гаргафии, где расположился Павсаний с правым флангом до равнины Азопа, где стояли афиняне. Перед правым флангом находились персы, перед левым — греческие племена, державшие сторону персов, а в центре, перед пелопоннесским и эвбейским контингентами, стояли мидяне, бактрийцы и жители берегов Инда.
В течение десяти дней войска стояли таким образом друг против друга. Со стороны персов делались все новые попытки переманить на свою сторону отдельные отряды союзников. Фиванские друзья Мардония, а из числа его персидских советчиков преимущественно умный Артабаз, сын Фарнака, все еще придерживались того мнения, что следовало путем денежных приношений убедить отдельные общины отозвать свои контингенты. Начались небольшие набеги, стали высылаться группы всадников для нападений под руководством фиванцев на приближающиеся из Пелопоннеса через Киферой отряды с провиантом. Для того, чтобы начать сражение, не хватало у персов мужества, и сам Мардоний боязливо совещался ежедневно с находившимися в его свите греческими толкователями знамений. Наконец, сами обстоятельства стали побуждать его к решительным действиям. Союзное войско усиливалось ежедневно, персы стали ощущать всевозможные лишения, и Мардоний, увлекаемый мучительным нетерпением, решился, несмотря на уговоры Артабаза, перейти через Азоп для решительного нападения. За ночь перед тем македонский царь Александр уведомил афинян о предстоявшем нападении.
Известие это возбудило в греческом войске величайшее беспокойство. Спартанцы требовали, чтобы афиняне заняли правый фланг, так как они уже не раз стояли против персов. Афиняне согласились беспрекословно, но, когда и неприятель произвел подобную же перестановку, то афинские войска снова заняли прежнюю позицию. Персы, ободренные этими доказательствами нерешимости и страха, произвели нападение с большей уверенностью, нанесли значительный урон неприятельским рядам и засыпали даже Гаргафию. Павсаний счел поэтому невозможным удержать позицию. Он издал приказ двинуться с наступлением ночи дальше на запад и выстроиться в местности, где протекают мелкие источники, соединяющиеся внизу от Платей в речку Оэрою; там находилась в большом обилии вода, а скользкая почва обещала некоторую защиту от конницы. Но приказ этот не был приведен в исполнение. Он встретил сильнейшее сопротивление даже среди спартанцев. Амомфарет остался с питанатами близ Гаргафии, между тем как центр армии, вместо того чтобы отступить в порядке к указанному месту, еще раз пустился в бегство и, таким образом, совершенно скрылся с поля битвы. Афиняне же остались спокойно на месте, выжидая, чем разрешится всеобщая неурядица.
Никогда еще, быть может, день сражения не начинался при более неблагоприятных обстоятельствах. Все три отряда находились вне всякой связи между собой; к тому же их даже раздирали внутренние разногласия. Только к утру Павсанию удалось собрать все войска своего правого фланга. Он находился еще на пути, когда нахлынули персы. Весьма благоприятным результатом беспокойства и нерешительности союзников оказалось то обстоятельство, что персы, заметив утром отступление, приняли его за положительное бегство и думали, что им остается только быстро преследовать греков. чтобы не дать им скрыться за горами. Результатом этого было беспорядочное нападение, в котором не приняла участия вся масса войска. Вся тяжесть этого нападения обрушилась на спартанцев, которые ввиду отступления центра армии могли ожидать поддержки только от афинян; афиняне же, вполне готовые идти на выручку, сами подверглись нападению близ Азопа и были вовлечены в тяжкую борьбу беотийцами и другими греческими сторонниками мидян (говорят, что их было около 50 000 человек); таким образом спартанцы и тегейцы должны были сами выпутываться из беды.
В течение некоторого времени они оставались только в оборонительном положении; их засыпали стрелы персов, которые, окружив себя своими плетеными щитами, словно изгородью, стреляли через них. Так погибло немало храбрецов, не дождавшись даже борьбы. Наконец, по всем признакам наступила благоприятная минута для начала наступления. С ликованием услышали озлобленные воины приказание идти на врага с копьями наперевес; ограда из щитов была ниспровергнута, персы ринулись навстречу копьями; они боролись с греками, человек против человека в тесной рукопашной схватке, и потоки крови лились вокруг святилища Деметры. Долго длившаяся борьба кончилась, наконец, в пользу греков благодаря тяжелому вооружению спартанцев и их спокойному мужеству
Персы отступили, и, когда, наконец, пал сам Мардоний, пораженный камнем из пращи, уже не было никакой возможности держаться долее. В беспорядочном бегстве теснился неприятель на скользких склонах, ведущих к Азопу, чтобы как можно скорее достигнуть выхода из лагеря. Внизу стояли толпами воины, не принимавшие даже вовсе участия в борьбе. Там находились 40 000 человек совершенно свежего войска и Артабаз, только что проводивший Ксеркса до Геллеспонта. Но вместо того, чтобы начать новое сражение близ Азопа, он стал отступать к северу, лишь только заметил начинающееся бегство; он хотел предупредить слух о разгроме персов и парализовать неизбежное впечатление этого слуха, чтобы не пострадать от измены греческих народов.
Когда спартанцы добрались до лагеря, афиняне находились еще в самом разгаре борьбы, так как беотийцы, предводимые фиванскими аристократами, вся будущность которых стояла на карте, боролись с отчаянным мужеством; это была как бы борьба двух ожесточеннейших партий. Наконец, Аристиду удалось прорвать неприятельские ряды, и два храбрых отряда, вынесших каждый самостоятельное сражение, соединились перед вратами персидского стана. Трусость центра армии была наказана тем, что мегарийские и флийские отряды, появившиеся только после того, как они проведали о победе, были настигнуты фиванской конницей, от которой сильно пострадали.
Лишь только афиняне соединились со спартанцами, в нерешительности толпившимися перед лагерным валом персов, как они взобрались на укрепления, открыли ворота, и кровавое избиение теснившихся за валом врагов завершило этот жаркий день.
На этот раз и афиняне, и спартанцы заявили себя поборниками Эллады. И сначала, и под конец, во время стычки с конницей и во время борьбы в крепости, решительный удар был нанесен афинянами; они всегда были готовы занять опасное место и единственные из всех держали себя хорошо от начала до конца. Спартанцы, напротив, требовали почетной награды для себя на том основании, что они победили лучший отряд неприятеля; и необычайные усилия, сделанные ими во время этой вылазки, равно как действительно замечательные поступки некоторых из спартанцев, расположили союзные войска в их пользу. При этих обстоятельствах радость, причиняемая этой важной победой, и чувство признательности за чудесное спасение отчизны, омрачились раздорами среди союзников; можно было бы страшиться опаснейших раздоров, если бы Аристид еще раз не оказался добрым гением афинян и всех эллинов, но и в этом случае сумел дать перевес требованиям бескорыстнейшей любви к родине и высшей нравственности. Благодаря ему честолюбивые товарищи его по должности, Леократ и Миронид, присоединились к умиротворяющему предложению коринфянина Клеокрита назначить почетную награду не Спарте или Афинам, а платейцам. Никто, конечно, не мог с недоброжелательством взирать на это выражение признательности к маленькой гражданской общине, выказавшей столь непоколебимую преданность делу свободы. Платейцы участвовали в Марафонской битве, не сведущие в морском деле, они на аттических кораблях стояли под Артемисионом, и теперь, наконец, при величайших жертвах с их стороны, на их же земле, под охраной их местных героев, произошла последняя битва.
Таким образом, после кровавого сражения в открытом поле, была выдержана чуть ли не более тяжелая борьба в собственном стане; с общего согласия была собрана богатая добыча и разделена на части, подобающие богам, полководцам и воинам. Впервые раскрылась тогда перед взорами греков вся роскошь изнеженного Востока. Ксеркс передал своему наместнику обстановку поистине царскую: целый гарем с женщинами и евнухами, придворная кухня, конюшня, драгоценные шатры и сосуды, громадное количество золотой монеты, невольники и невольницы — все это досталось победителям. Павсаний имел полное основание смеяться над глупостью людей, которые, имея возможность наслаждаться такими благами, пускались в путь, чтобы нападать на эллинов, бедно живущих в своих нагорных общинах.
За этим последовало торжественное погребение павших и освящение страны, для чего с общественного дельфийского очага был добыт новый, чистый жертвенный огонь. Но гораздо важнее были принятые затем меры, значение которых было уже далеко не временное. Платейцы отдали себя в полное распоряжение афинян. Рассказывают, что они решились, по предложению Аримнеста, соединить свою область с Аттикой, и именно по той причине, что Аристид узнал от дельфийского оракула, будто афиняне будут победителями только в собственных владениях. Это самоуничтожение свободного эллинского города и проистекшее из этого расширение аттической территории должно было возбудить всеобщее неудовольствие, и Аристид не мог желать, чтобы это обстоятельство разрушило мирное дело, которому он всецело посвятил себя. С другой стороны, нельзя было подвергнуть этих верных союзников нападениям их непримиримых соседей фиванцев; надо было позаботиться о прочной безопасности их города. Поэтому весьма счастливым выходом из этого затруднения явилось принятое теперь единодушное решение провозгласить округ этого города, как арену достославной победы, священной и неприкосновенной областью, нападение на которую следовало считать открытым нарушением мира, а защиту ее — священным долгом всех эллинов.
