Итак, узкая долина вследствие разнообразного наплыва народностей с моря и по суше была уже переполнена различными племенами, когда к источникам Эврота спустились воинственные толпы дорийцев, чтобы приобрести земли для себя и своих семей. И они втеснились в ту же равнину, богатые хлебородные поля которой были всегда заманчивой наградой победителю. Они овладели высотами на правом берегу Эврота, там, где он, перерезанный островом, делал переправу через него более удобной, чем в других местностях. Здесь они господствовали над северными входами в страну, над входами в Аркадию и в Аргос. Здесь они находились как бы у врат Амикл, укрепленного центра ахейских владений; здесь, на высоком левом берегу, в Ферапнее, находились могилы древних местных героев и родственных им царей, между тем как на той земле, на которой дорийцы устроили себе жилье, помещалась группа сельских общин. То были Лимны и Питаны, лежавшие в болотистой низменности реки; рядом с ними – Мезоя и Кинозура. Святилище Артемиды, почитание которой состояло в приношении кровавых жертв, было средоточием этих сел, на высоте находилось древнее святилище Афины. Дорийцы заняли и холмы и низменности своим лагерем, из которого постепенно возникло прочное поселение. Имя этого поселения – Спарта – означает тучную и легковозделываемую почву, на которой они селились, в противоположность большинству греческих городов, стоявших на скалистой почве. Холм Афины стал укрепленным центром всего поселения.
Первое поселение не могло состояться иначе как путем насильственного захвата. Но далее дело пошло не так. Здесь так же мало, как и на Крите, удалось полное порабощение всего населения страны, уничтожение всего прежнего, водворение чего-то совершенно нового. К тому же в самом дорийском лагере оказались столь разнообразные родственные отношения к эолийским и ахейским племенам, оставшимся в долине Эврота, что никак не могло образоваться резкого контраста между ними и что для приведения в порядок условий местной жизни вскоре был найден совсем другой путь, чем воинственное покорение и насильственное доризирование.
Если мы внимательнее присмотримся к фактам, сохранившимся в беспристрастных преданиях, то станет ясно, что даже руководство первым переселением вовсе не находилось в руках дорийцев. И здесь мы встречаем местного царя, который подобно Деифонту и Темену помогает установить новый порядок вещей; эти отношения выступают здесь еще явственнее, чем в Аргосе, так как тем лицом, которое в качестве опекуна над детьми Аристодема первое управляло будто бы гераклидским государством – Спартой, был Фер из племени кадмейцев, пришедших в Спарту с развалин старых семивратных Фив, частью прежде дорийцев, частью вместе с ними, и оказавших им помощь против местных династий.
Таким образом, Фивы имели существенную долю в славе основания государства Гераклидов, и Пиндар советует своему родному городу с радостью вспоминать о том, что именно он содействовал упрочению дорийского поселения. «Но, конечно,– так жалуется уже поэт на непонимание исторических событий,– конечно, чувство благодарности дремлет, и никогда ни один смертный не вспоминает о давно минувшем». Что те же эгиды были в Спарте учителями военного искусства и что закованный в медную броню местный бог Аполлон Карнейский был первоначально богом эгидов,– все это было рано забыто. Из прав Гераклидов на наследство дали возникнуть, не вдаваясь в ближайшее рассмотрение предмета, правам на престолонаследие спартанских царей, и двоецарствие было объяснено тем обстоятельством, что супруга Гераклида Аристодема, которому досталась по жребию Лакония, разрешилась случайно близнецами (Эврисфеном и Проклом).
Однако не Эврисфениды и не Проклиды были облечены в Спарте царской властью, а Агиады и Эврипонтиды. Одно это обстоятельство уже служит доказательством того, что вожди переселенцев дорийцев не были основателями тех двух царских родов, которые существовали в историческую эпоху, а что тут, наоборот, случился перерыв, который захотели скрыть впоследствии, чтобы установить последовательность целого ряда мирных и законных государей с самого начала дорийского переселения. Такая необыкновенная и не повторившаяся ни в одном дорийском поселении государственная форма не могла вообще быть задумана с самого начала или опираться на племенной обычай; она не могла быть занесена дорийцами в страну, а, вероятно, возникла вследствие своеобразного развития лаконской истории.
Если мы увидим далее, как чопорно и чуждо держали себя с самого начала в отношении друг друга эти два «царя-близнеца», как эта резкая противоположность передавалась непрерывно через все поколения, как каждый из этих домов остался сам по себе, не связанный с другим ни браком, ни общим наследством, как каждый имел свою собственную историю, летописи, жилища и гробницы, то нельзя не допустить, что это были два совершенно различных поколения, взаимно признававших права друг друга и установивших по договору совместное пользование царской верховной властью. Общего эти два дома имели только то, что могущество их возникло не из среды дорийского народа, а коренилось в доисторической поре; подобно старым героическим родам стояли они перед лицом народа со своими неприкосновенными и вполне чуждыми дорийским правам привилегиями, и их верховные права, военачальнический и жреческий сан, почетное участие в жертвенных трапезах, пышные погребения, страстный плач по усопшим – все это коренилось во времени, лежащем далеко за пределами дорийских переселений. С этим вполне согласуется и то обстоятельство, что по крайней мере одна из двух царских династий бесспорно вела свой род от тех же самых поколений, которые были в героическую эпоху пастырями народов, происходившими от Зевса. Иначе как бы смел Агиад Клеомен открыто заявить в афинском замке (где он как глава дорического государства был устранен от святилища Афины), что он не дориец, а ахеец.
