Россия в канун войны. Не будет преувеличением сказать, что Россия вступила в войну на пике своего социально-экономического развития в имперский период. Это была многонациональная и многоконфессиональная страна, в которой на начало 1914 г., по расчетам ученых-демографов, проживали 178,1 млн человек (в том числе около 15% в городах), входившие в 140 этнических групп. На долю славян приходилось при этом три четверти населения: 48% составляли русские, чуть менее 20 — украинцы, 6 — поляки, 5% — белорусы. Далее шли евреи (4%), татары (3%), казахи и киргизы (3,7%) и т.д. 69% россиян исповедовали православие, 9 — католичество, 12 — ислам, 4% — иудаизм. Кроме того, в России жили последователи буддизма, язычники, сектанты. В 1905 г. царь подписал указ о веротерпимости, но Православная церковь по-прежнему занимала среди всех конфессий первенствующее положение.
О социальной структуре населения России накануне Первой мировой войны можно судить по следующим данным за 1912 г.: дворяне составляли 1%, крестьяне (к ним относилось и большинство рабочих) — 75,4, мещане — 11, казаки — 3,4, купцы — 0,3% и т.д. Однако наряду с этой, сохранившейся с раннего Нового времени, но уже явно отживающей сословной структурой российского социума, фиксировавшей права и обязанности членов той или иной социальной группы по отношению к государству, в условиях капитализма все большую роль играло уже деление населения на общественные классы в зависимости от их места в системе общественного производства. Среди них были наемные рабочие, буржуазия, крупные и средние землевладельцы, крестьяне, средний городской класс. С некоторой долей условности можно, видимо, говорить и о классе интеллигенции, являющейся носителем необходимых обществу знаний и информации. Что касается численности каждого из этих классов, то сколько-нибудь точные подсчеты здесь пока отсутствуют (можно говорить лишь о более чем 18 млн наемных рабочих, более 100 млн крестьян и около 1 млн интеллигентов, 250-300 тыс. крупных буржуа с годовым доходом более 10 тыс. руб.). При этом налицо был настоящий антагонизм между рабочими и буржуазией, крестьянами и землевладельцами, а также серьезные трения между помещиками и буржуазией. И если учесть, что на долю одного крестьянского двора приходилось в среднем в 300 раз меньше земли, чем на одно помещичье хозяйство, то легко понять, что в российской деревне постоянно тлели искры будущей гражданской войны.
В итоге можно говорить о достаточно резко выраженной поляризации и более того — социокультурном расколе российского общества, что выражалось не только в крайнем неравенстве доходов и постоянном столкновении материальных интересов, но и о совершенно различной духовной ориентации все более приобщавшихся к западной цивилизации социальных «верхов», а за ними и средних слоев населения, с одной стороны, и трудящихся «низов» с их приверженностью традиционным, «почвенным» ценностям с ярко выраженной религиозной окраской — с другой. Классовые различия все больше выдвигались на первый план по сравнению с этноконфессиональными и социокультурными, причем те «скрепы» (выражение В.О. Ключевского) в виде религиозно-идеологических постулатов и военно-полицейских методов управления страной, которые использовало в качестве интеграционно-стабилизирующих средств государство, оказались в начале XX в. уже слишком непрочными и явно недостаточными для цементирования столь разнородного в своей основе российского общества. При этом особую угрозу для власти составляли молодые люди в возрасте до 30 лет, не сумевшие еще утвердиться в жизни, но зато более энергичные, грамотные и потому особенно склонные к разного рода протестным выступлениям.
В начале XX в. Россия все еще находилась в стадии явно затянувшегося перехода от традиционного, сельского (крестьянского) в своей основе общества к обществу индустриальному. Бесспорно, в рассматриваемый период она в общем и целом являлась уже капиталистической (хотя и с сильными пережитками крепостной эпохи) страной, где были представлены не только все формы буржуазного способа производства от самых современных (монополии, финансовый капитал) до самых примитивных (кабальная аренда земли, мелкие кустарные промыслы и т.д.), не говоря уже о целых пластах натурального и мелкотоварного семейного хозяйства, тоже постепенно подчинявшегося неумолимым законам капитализма. Характерно, что, будучи типичной страной «второго эшелона развития капитализма», Россия широко использовала все достижения западной буржуазной цивилизации и иностранные инвестиции, занимая в начале XX в. уже 4-5 место в мире по выпуску основных видов промышленной продукции. Однако в российском капитализме даже после революции 1905-1907 гг. оставалось еще очень много зримых черт периода первоначального накопления капитала с крайне слабой законодательной регламентацией отношений между наемными работниками и предпринимателями и почти полным отсутствием гарантий каких-либо прав трудящихся со стороны государства. Поэтому можно с достаточным основанием утверждать, что к началу Первой мировой войны российский капитализм еще не исчерпал своих возможностей для роста «вширь» и особенно «вглубь», хотя в нем и появились уже первые, очень робкие ростки своеобразного «посткапитализма» в виде различных форм кооперации и государственного регулирования производства.
К началу войны Россия была аграрно-индустриальной страной, экономика которой в общем и целом переживала состояние циклического подъема. Объем промышленной продукции в стоимостном выражении начиная с 1908 г. увеличивался ежегодно примерно на 6%. В целом благоприятной, несмотря на неурожай 1911 г., была ситуация и в сельском хозяйстве, хотя запоздалая столыпинская аграрная реформа уже явно выдыхалась и не дала тех результатов, которых от нее ждали правящие «верхи». По экономическим показателям предвоенный 1913 г. мог считаться в России едва ли не образцовым, но победить хроническую бедность абсолютной массы населения власти так и не удалось. Россия значительно отставала от более развитых стран Запада по производству продукции на душу населения, производительности труда в промышленности и сельском хозяйстве, социальной защищенности граждан.
При наличии в стране несметных природных богатств качество жизни россиян было крайне невысоким, а такой элементарный показатель цивилизованности народа, как количество элементарно грамотных людей, находился, по данным переписи 1897 г., на уровне 21,1% (45,3% в городе и 17,4% в деревне). При этом грамотность женщин в два с лишним раза отставала от грамотности мужчин, а уровень грамотности крестьянства был в 3,5 раза ниже, чем среди дворян и чиновников. В Сибири грамотных было всего 12%, а в Средней Азии — 5%. Показательно, что в 1914 г. школьным образованием были охвачены только 30% детей в возрасте от 8 до 11 лет, а закон о всеобщем начальном образовании, разработанный в 1906 г., был принят только в 1916 г., под занавес существования империи. Характерно, что если в 1913 г. на военные нужды было отпущено 28,5% расходной части государственного бюджета, то на развитие народного образования — всего 4,3%. Тщательно дозируя образовательный уровень низших слоев населения, правительство не могло не учитывать прямой связи между количеством грамотных рабочих и крестьян и числом потенциальных противников той социальной несправедливости, которая царила в стране. Однако остановить процесс приобщения трудящегося населения к ценностям образования и просвещения в XX в. было уже невозможно.
