11.5. Методологическое значение решения проблемы органической целесообразности
Вопрос о соответствии живых организмов условиям их существования (гармония организма и среды — «органическая целесообразность») давно интересует философов и биологов. Аристотель, поставив вопрос «ради чего создан орган?», пытался ответить на него, опираясь на принцип «causa finalis» («конечной причины»); он усматривал наличие в природе некой «цели», которой подчиняются все проявления жизни. Такой телеологический (от греч. telos — цель, результат) подход к явлениям живой природы в додарвиновский, метафизический период развития биологии был господствующим. Натуралисты и натурфилософы разных эпох (Гарвей, Рей, Сваммердам, Боннэ, Линней и др.) посвящали исследования раскрытию результатов «конечной цели».
Телеология долго удерживала свои позиции в биологии и была тесно связана с теологией (от греч. teos — бог). Основная суть теологии сводилась к признанию целесообразности установленных порядков. Считалось, например, что кошки созданы для того, чтобы пожирать мышей, и мыши, чтобы быть пожираемыми кошками. Многие прогрессивные мыслители, будучи не в силах научно опровергнуть такое объяснение, стали на путь отрицания объективного характера целесообразности в живой природе (например, Ф. Вольтер, Г. Гейне).
В качестве иных, недарвиновских механизмов возникновения целесообразности в отечественной литературе конца 40-х — начала 50-х годов XX в. выдвигались гипотезы «адекватно приспособительного изменения», «прямого приспособления», «переделки природы путем ассимиляции условий». Гипотезы адекватного ответа организма на воздействие внешних условий давно известны в науке и идут от взглядов Ж. Ламарка. В качестве одной из предпосылок своей концепции эволюции Ламарк (1809) выдвигал принцип, позднее получивший название «наследования благо-приобретаемых свойств». Некоторое распространение гипотезы «наследования благоприобретаемых свойств», возможно, объясняется кажущейся логической неизбежностью принятия ее для объяснения процесса органической эволюции. «Или существует наследование приобретенных признаков, или нет эволюции»,— заявлял известный английский философ и натуралист конца XIX в. Г. Спенсер. Однако не «наследование приобретаемых свойств», а приобретение наследственных свойств (мутационная изменчивость под контролем отбора) необходимо и достаточно для объяснения адаптивного преобразования живых систем и возникновения биологической целесообразности.
Итак, современная теория эволюции в корне подрывает телеологическое мировоззрение, заменяя «конечную причину» («causa finalis» метафизики) причиной естественной, деятельной («causa efficientis»). Биологическая гармония (совершенство и приспособленность), обнаруживаемая в органическом мире, не привнесена свыше и не может быть поэтому доказательством существования высшего духа; она результат естественного материального процесса эволюционного развития.
Всякое, самое сложное и тонкое приспособление в живой природе возникает в процессе эволюции путем отбора и исторически развивается через устранение организмов — носителей неприспособленных вариантов в данных условиях существования. Приспособление — результат не «внутренней способности» организмов изменяться в соответствии с условиями среды, а процесса отбора, устраняющего неприспособленных.
Эволюционные изменения — будь то образование новых популяций и видов, появление или редукция органов, усложнение или упрощение организации — по существу лишь разные стороны развития адаптаций. Этим определяется место и значение проблемы адаптаций в эволюционном учении. Теория эволюции, объяснив формирование адаптаций естественноисторическим принципом отбора, лишила телеологию фундамента в биологии. Целесообразность живой природы складывается в результате исторического развития видов в определенных условиях, поэтому она всегда относительна и преходяща.
