После того как Спарте удалось совершить перед лицом всего греческого народа столько великих дел,– присоединить Мессению, заключить с Аркадией наступательный и оборонительный союз, сокрушить враждебную силу тирании, после того как Аргос, совсем обессиленный, должен был отказаться от всех притязаний на гегемонию, значение восторжествовавшего города должно было распространиться далеко за пределы полуострова. Где бы ни жили эллины по далеко растянувшимся берегам Эгейского и Ионического морей, мы всюду найдем лишь отдельные города, иногда до некоторой степени сгруппированные в более значительные общины, которые не могли получить государственного значения. Правда, и союз пелопоннесских государств был непрочен и неполон, так как Ахайя и Аргос не признали верховного управления Спарты. Тем не менее со времени падения древней амфиктионии ни один союз эллинских государств не имел даже и такого значения. Естественная замкнутость полуострова развивала в его обитателях чувство их сопринадлежности, между тем как греки, жившие вне полуострова, привыкли смотреть на Пелопоннес как на самую центральную, безопасную и важнейшую часть полуострова, как на оплот всей Эллады. Все это придало Пелопоннесскому союзу и его главе национальное значение. Спартанцы же вследствие их преобладающего положения приобрели больше других государств навык в политических вопросах и в управлении внутренними делами. Их призывали для третейского суда, и самые отдаленные государства обращались к ним за советом и помощью.
Так, уже в восьмом столетии до н.э., при царе Алкамене, мудрый спартанец Хармид отправился на Крит, чтобы помочь тем самым городам, которые дали некогда образец для спартанской конституции, в постигших их внутренних волнениях. Так, в долголетнем споре афинян и мегарийцев из-за обладания Саламином решение вопроса было предоставлено комиссии из пяти спартанцев, из чего видно, что даже в таком деле, как процесс между ионийским и дорийским государствами, обе стороны имели доверие к справедливости и беспристрастию дорийской столицы. Наконец, когда платейцы были теснимы притязаниями Фив, которым они ни под каким видом не хотели подчиниться, они, несмотря на свое естественное влечение к родственным им афинянам, считали нужным прежде всего обратиться к спартанцам и изъявить готовность примкнуть к их союзу.
Таким образом, спартанцы все больше привыкали иметь решающий голос во всех национальных делах. Их сильное и сплоченное государство, в котором в продолжение всех переворотов сохранилась нетронутой царская власть героических времен,– это государство, поддерживаемое свободными и воинственными гражданами, окруженное многочисленной толпой подданных, оказалось на деле образцовым, и его граждан все безмолвно признавали первыми во всем народе.
Спарта могла удерживать за собой такое положение до той поры, пока не возникло еще другой силы, которая сознавала бы свою равноправность с ней и была бы слишком самостоятельна, чтобы подчиниться притязаниям Спарты. Такое препятствие могло возникнуть лишь из среды ионийцев, подобно тому как и тирания произошла оттого только, что ионийское племя заявило притязания на свободное развитие жизни и на равноправное участие в народной истории. Но здесь противоположность была слишком резкая и подавляющая; она проявилась слишком круто,– и именно в форме революции,– чтобы из нее могла возникнуть сила, которая была бы надолго опасна спартанцам. Совершенно иной должен был быть успех того государства, которое созрело бы вдали от Спарты, за пределами полуострова, на почве здорового и мирного развития, и которое сумело бы облагородить силой закона богатые дарования ионийского народа и дать всей полноте его сил прочное средоточие. Таким государством были Афины.
